— Челом вам бьет великий князь Владимирский Андрей. Прислал он посольство, и просит князь защиты у Великого Новгорода от брата свово Даниила Александровича. Обиды чинит князь Московский другим князьям.
Из толпы выкрикнули:
— Брат брата унять не может, ко всему, великим князем зовется!
— И то. Невского дети!
Вече взорвало криками:
— Послать ратников!
— К чему Новгороду в братнии распри встревать! Сами разберутся!
Ерема хотел слово вставить, но его перебили:
— Для того ли мы с датским королем мир подписали, чтобы ноне в княжеские распри встревать?
— Твое слово, посадник? — подвинулся к самому помосту какой-то мастеровой.
Посадник руки разбросал:
— Как вы приговорите!
— Молви, владыка!
Архиепископ вперед подался, сказал негромко, но внятно:
— Мало ли пролили мы крови в междоусобице?
— Послать! — напирали из толпы.
— Николи!
— Какой приговор ваш, люд новгородский? — спросили посадник и тысяцкий.
— Не посылать!
— Пусть братья замирятся!
— И то так!
Перекрывая все крики, тысяцкий пробасил:
— Передай, боярин, и ты, епископ, не станем люд наш губить и гнева ханского на себя навлекать…
Расходился народ, покидал площадь. Спустились с помоста епископ и боярин. Ерема шапку легкую из меха куницы поправил, промолвил с сожалением:
— Эвон как повернули…
Из Москвы в Переяславль приехал боярин Стодол. Собрались в хоромах посадника Игната. Позвали и старого знакомца Стодолова, боярина Силу. Тот, под стать имени своему, ростом хоть и не выдал, да на здоровье не пенял, несмотря на годы, кровь с молоком…
О чем ни говорили бояре, а все к одному сводилось — о жизни. Говорил боярин Сила:
— Руси покой нужен.
— А откуда ему бывать? — сетовал Стодол.
Игнат поддакнул:
— Смутно, Орда непредвиденная. Татары нам словно кара Господня.
— Покоя, покоя земля наша просит. Без него пахарь не пахарь, ремесленник не ремесленник, торговец не торговец. Без покоя не богатеть земле Русской…
От обедни вернулась жена посадника боярыня Фекла, высокая, крутобедрая. Поклонилась Стодолу низко, а Силу поцеловала, прижав к груди. Боярин едва дух перевел:
— Ох, сладка ты, Феклуша, и в теле, не то что моя Арина.
— Чать, заморил ты ее, боярин Сила, — рассмеялась боярыня.
— Счастлив ты, Игнат, с такой женой ровно на печи жаркой спать, — притворно вздохнул Сила.
Боярыня хохотнула:
— Плоха та печь, коли на ней только спать. На ней и варить надобно.
Посмеявшись, ушла на свою половину, а бояре прежний разговор продолжили.
— Ты, Сила, о покое твердил, о каком? — спросил Игнат. — Эвон великий князь из Орды воротился без татар, так, по слухам, в Новгород послов отправил, новгородцев звать, да у тех, слава Богу, разума хватило в раздоры не встревать.
— О владимирском посольстве откуда прознал? — поднял брови Стодол.
— Из Ростова ветер принес. Послы князя Андрея в Ростове привал делали.
— Что же ты, Игнат, немедля князя не уведомил?
— Так о том вчерашнего дня только и прознал.
— Вчерашнего дня и гонца в Москву гнал бы. Ты посадник, должен догадываться, не оставляют великого князя мысли коварные.
— Подл князь Андрей, ох как подл, — согласился Сила. — И когда уймется?
— Он себя обиженным мнит, Переяславль, вишь, ему не достался, — почесал затылок посадник. — Как тот медведь: зверя дерет, на весь лес рык слышится.
Дальше разговор не складывался, и Сила засобирался домой, а посадник провел гостя в верхнюю горницу, куда меньше доносился гомон.
— …И никто не ведал, когда начался день и когда наступила ночь, — говорил сказитель.
Схватили его татары и пригнали в, Сарай на подсобные работы, строить ханский дворец. Темень окутала город и реку. Уставшие мастера хлебали жидкую кашу и слушали сказителя, а тот говорил нараспев:
— …И дым и огонь сжирали все… И звери разбегались в страхе невесть куда, а птицы не могли передохнуть и летали в небе, пока не падали замертво… От хохота и воя ордынского стыла в жилах кровь.
— Страхота-то какая-а, — выдохнул один из камнетесов.
— А когда они нас волокли в Сарай, аль не такое ли творилось? — спросил Саватий.
— Так-то так, — согласились мастеровые. — Ужли воли навек лишились?
Саватий кинул резко:
— Как кто, а я бегу. Лучше смерть от сабли татарина, нежели доля рабская.