Сбор дани князь Андрей начал с дальних деревень. В урожайные годы смерды платили исправно, но ежели случался голод, бунтовали, звали поглядеть на пустые закрома, и тогда их ставили всем селением на правеж, босых на снегу.
В полюдье князь ночевал в крестьянских избах, гридни выгоняли хозяев, а староста, собрав смердов, напоминал размер дани. На сани грузили кули с пшеницей и пшеном, мороженое мясо и рыбу, кадочки с бортевым медом и все, чем платили смерды князю. А еще собирал князь дань скорой: кожами и мехами…
В полюдье князь объезжал княжьи деревни. В землях, какими он наделил бояр, дань собирал сам боярин. Князь жаловал боярина, а тот служил ему. Чем большим почетом пользовался у князя боярин, тем больше его владения…
Ночью князь Андрей, улегшись на лавке в протопленной избе, вдруг принялся размышлять о превратностях судьбы. Господь сотворил его князем и наделил правом повелевать людьми. Но Бог послал на Русь неисчислимое татарское воинство, и великий хан стоит над ним, князем Андреем. Русские князья — смерды хана Тохты. Воистину, правдивы слова Святого Писания: «Несть власти, аще не от Бога…»
В январе-сечене, аккурат перед Крещением, великий князь воротился во Владимир с полюдья. По скрипучему, накатанному снегу санки проскочили Золотые ворота каменного Детинца, а следом втянулся в город груженый обоз. Шумными, радостными криками люд приветствовал гридней.
В урожайные годы Крещение на Руси веселое: в прорубях, на реках крестили воду, и отчаянные головы принимали ледяную купель…
С ночи зазвонили колокола в бревенчатом храме Успения, что в Московском Кремле. Ему откликнулись другие церкви, созывая народ к ранней заутрене. И потянулся в храмы люд.
В Успенском соборе службу правил епископ Исидор. В тесном храме полно народа, горят свечи и красиво поет хор. Душно, хоть и створы дверей распахнуты. Помолился Олекса, выбрался на свежий воздух, нищие на паперти теснятся. Звезды гасли, скоро заутреня закончится и народ повалит на лед, где уже ждет его Иордань[101].
Любил Олекса поглазеть, как из толпы выберется какой-нибудь молодец, разоблачится и в чем мать родила ухнет в ледяную воду, и едва выберется из проруби, его тут же закутают в тулуп, поднесут кубок медовухи и под хохот и прибаутки тащат в натопленную баню, что стоит у берега реки…
На Москве морозный рассвет и сизые дымы. Поднималось красное солнце, заискрилось на льду. Запрудил народ реку от спуска с торга до Балчуга.
Огляделся Олекса — не видать Дарьи, верно, не стала Марьюшку холодить.
У самой проруби парни один другого подзадоривали. Князь Даниил с сыном Иваном подошли. Княжич Иван Даниилович Олексу окликнул:
— Ужли побоишься, Олекса?
Гридин на княжича покосился, а тот усмешку в едва пробившемся пушке бородки придержал. Задело Олексу, шубу и кафтан долой, сапоги и порты стянул, босой по льду, ноги обожгло, подскочил к проруби — и в воду. Дух перехватило, тело сковало. Вымахнул. Выбрался на лед, а ему князь Даниил чашу с вином протянул, княжич Иван шубу на плечи набросил.
— Молодец, гридин, — говорит князь Даниил…
Разлегся Олекса в бане на полке, разомлел от пара, а отрок из гридней его веником березовым похлестал. Жарко сделалось Олексе, впору второй раз купель принимать…
Дома Олексу обед дожидается, щи с огня наваристые, с лодыжкой, ребра кабаньи жареные да пироги с грибами и кашей. Блаженствует Олекса, до чего же приятственно жить на свете, коли, ко всему, посреди горницы зыбка подвешена…
Посреди просторного великокняжеского двора со множеством хозяйственных строений стоял князь Андрей и из-под кустистых бровей следил, как холопы снимали с саней мешки с зерном, кули с мороженым мясом, вяленой рыбой, всякую солонину, кадки с медом, и все это исчезало в клетях, погребах, медовушах, поварне. Всего в обилии, но впору хватило бы до будущего полюдья: дружину корми, челядь многочисленную, а то ненароком и гости незваные нагрянут — ублажай. А для них князь Андрей столы накрывал щедро, особенно коли царевич либо мурза знатный пожалует, от кого судьба великого князя зависит.
Люд его корил, он-де к татарам льнет, а кого ему за опору держать, не князей же удельных? Эвон как Федор Ростиславич и Константин Борисович — всего единожды позвал их на Переяславль, и то они к нему задом обернулись. Кто из них за князя Андрея слово доброе хану замолвил? Не жди. При случае еще и лягнут, как оболгал его племянник Юрий. Тот княжеской власти еще не испытал, однако по наущению Даниила ужалил и яд змеиный выпустил. Не с его ли злопыхательства хан Тохта сказал:
101