— Сколь раз говаривал я: жизненная дорога человека ухабиста, но она имеет конец. Подходит к концу и моя, а чтоб не оборвалась она для вас неожиданно, хочу наказ оставить.
В гридницу неожиданно вступили посадник переяславский Игнат с боярином Силой, усталые, запыленные. Отвесили князю низкий поклон. Даниил лицом посветлел:
— Спасибо, переяславцы, что откликнулись на мой зов.
— Прости, княже, задержались в дороге.
— Не с подворья же московского. Хотел, чтоб вы, переяславцы, меня тоже выслушали и всем боярам слова мои передали. Садитесь, товарищи мои, бояре переяславские.
Тихо в гриднице, разве что скрипнет под чьим-нибудь грузным телом лавка да с княжьего двора донесутся шумы. Скорбны боярские лики, не ожидали они такого разговора, а князь продолжал:
— Какие слова я сказывал, не впервой от меня выслушивать, и вам, сыновья, говаривал не единожды. Песок часов моих пересыпался, настала пора сказать, чтобы все знали, чего жду я от сыновей своих. Воля моя, как им княжить.
Прикрыл глаза медленно, долго молчал. Но вот оторвался от раздумий, снова заговорил:
— Московскому и Переяславскому княжеству единым быть, не дробить. Юрию княжить, Ивану удела себе не требовать. Порвете княжество, то к добру не приведет. Решайте, сыновья мои, все сообща, без обид, я о Москве мыслю. Чать, вы, бояре, уразумели, о чем реку?
— Слышим, княже, как не слышать.
— Слова твои, Даниил Александрович, от разума, нам ли в них сомневаться?
— Чать, не забыли вы, други мои, каким княжество Московское было, когда меня отец на него посадил? Корзном накрыть — и весь сказ. А у дружинников мечи ржавые, копья тупые, колчаны пустые и вместо брони тюгелеи. Да и какая дружина, едва ли полсотни гридней. Ныне молодцы на подбор, что в Москве, что в Переяславле. Оружие — сабли легкие, копья острые, у лучников стрел вдосталь, воины в броне. Поди, помните, как недругов на Оке били, за Коломну сражались. И татаре не спасли князя Рязанского. А отчего? От единства нашего! В кулак собрались.
— Ужли, отец, мы по-иному мыслим? — поднял брови Юрий.
— Верю, сын, однако конь о четырех ногах, да и то засекается.
Тут княжич Иван голос подал, и была в нем печаль:
— Скорбно нам слышать тебя, отец, когда разговор ты повел о конце жизни. Живи долго. А наказ твой мы не порушим, бремя власти на двоих делить станем. Верно, Юрий?
Юрий кивнул согласно.
Князь Даниил ласково посмотрел на меньшего:
— Мудрость в словах твоих, Иван. Коли так, быть ладу меж вами, братьями. Когда же случится размолвка, не решайте спор сгоряча, дайте остыть страсти. Злоба не к добру… О чем еще мои слова? Уделу Московскому расти, шириться. Я то предвижу. Отчего, спросите? Нынче ответить не смогу, но чую, истину глаголю.
Опустились сыновья на колени, Даниил положил ладони им на головы:
— Когда смерть примет меня, унынию не предавайтесь, живой о живом думает. Помните, ничего не делает человека бессмертным. Княжить по разуму старайтесь, чего не всем и не всегда доводилось. Я ведь знаю грехи свои и буду просить у Всевышнего прощения…
Расходились бояре, покидали гридницу потупясь, каждый из них не один десяток лет служил князю Даниилу, ныне настала пора прощаться…
Последними вышли сыновья. Глядя им вслед, Даниил подумал: «Только бы не растрясли, чего нажито, удержали и приумножили…»
С рождения человек обречен на страдания. И какой бы ни была безоблачной жизнь, страданий больших ли, малых ему не миновать.
В своей не такой уж долгой жизни Олекса вдосталь нагляделся на людское горе. В детстве, когда ходили со старцем Фомой по Руси, говорил ему гусляр:
— Великие испытания посланы Господом на нашу землю.
Олекса спрашивал, отчего Бог гневен на Русь, эвон как народ страдает?
Мудро отвечал старый Фома на совсем не детский вопрос:
— Терпением испытывается люд. Господь за нас страдал.
А Олекса снова донимал:
— Ужли не будет конца терпению?
— Как у кого, иному хватает до последнего дыхания. Эвон люд наш, русичи, сколь терпелив…
Так говорил старый гусляр Фома, не ведая, что минут века, а терпение у русичей сохранится, все снесут — ложь и обиды. Отчего так? Уж не от тех ли давних времен запас подчас рабского терпения, когда терзали Русь ордынцы, а князья русские исполняли повеления баскаков и целовали ханскую туфлю?
Однако настанет конец терпению и очнется народ, прозреет. Так было, когда в справедливом гневе поднялся он и вышел на Куликово поле…