Память жнеца – странная вещь. Странная тем, что жнец может забыть что-либо, не забывая. Обычно такое случается, когда воспоминаний становится слишком много: наиболее однообразные накладываются друг на друга, словно бы концентрические слои перламутра вокруг песчинки. Вот только жемчугом это назвать язык не поворачивается.
– Господин Вальдемар, – нерешительно окликнул младший жнец… точнее, стажёр, просунув в дверной проем свою лохматую башку. Сообразив, что забыл постучать, он испуганно сжался, готовый умолять о втором дубле, но потом все же осторожно шагнул в кабинет и прикрыл за собой дверь.
– Ну, здравствуй, стажёр, – снисходительно сказал Вельд. Вспомнить имя мальчишки никак не получалось – что-то такое короткое, как умело нанесенный колющий удар. Один из слоев жемчужины, где уже были тысячи имен.
– Вызывали?
Вальдемар не счел нужным отвечать – дурацкий вопрос был еще и, бесспорно, риторическим.
– Наша канцелярия не принимала участия в сотворении современного законодательства, но чистосердечное признание будет вполне уместно.
– Э-э… – он нервно провел рукой по своим взъерошенным белесым волосам. – Тут, короче, такое дело…
– Ну так давай к нему поближе!
Младший жнец вздохнул, машинально проведя указательным пальцем вдоль переносицы, чтобы водрузить на место сползшие очки. Вальдемар выразительно поморщился – проклятый позер Люциан ввел моду на все эти серебряные финтифлюшки, жировой театральный грим, длинные волосы, тонкие сигаретки в мундштуках… И, разумеется, на всяческие стекляшки в изящных оправах – жнецам было плевать на то, что зрение у них куда острее человеческого, лишь бы смахивать мордой лица на избранника Смерти.
– Я не знаю, с чего начать.
– Не знает он, – насмешливо фыркнул Вельд. – Если так подумать, то даже круг имеет начало. Произвольное, но все же…
– Да вот только сложно его найти. Произвольное же, – с сарказмом сказал стажер, в один миг растеряв всю робость.
– Произвольное. Как и конец.
– Эм…
Мямлящий жнец выглядел одновременно потешно и раздражающе. Вальдемар, конечно, был уже осведомлен о том, что он нарушил одно из непреложных правил, но подробности хотел получить из первых рук. И, признаться, не удивился бы уже ничему – перед ним стояла головная боль чуть ли не всей канцелярии смертей.
И вот тут он наконец-то вспомнил, как зовут мальчишку.
«Этот Нейл – одна сплошная ходячая катастрофа», – заявил как-то Люциан, выразительно морщась и пытаясь этим скрыть улыбку. Вельд прекрасно знал, что он благоволит этому новичку по имени Нейл. Запал на него, как принято выражаться в этом веке.
Люциан был избранником Смерти, и этим все сказано. Он хорошо помнил свое имя, свою прошлую жизнь – жизнь этакого сумасбродного творца эллинистической эпохи, который не мыслил себя без музыки и хрупких юношей типажа ранних византийских икон. Порой даже слишком хрупких. Нередко – в силу нежного возраста.
Нейл, к слову сказать, никак не подходил на роль юбилейной стотысячной музы Люциана. Ростом под два метра, крепкий, чуть сутулый, с покатыми плечами. Что-то остроугольное и неуловимо восточное было в его широком лице: высокие скулы, глаза чуть раскосые и асимметричной формы, тяжеловатая челюсть, выпуклый лоб и острый подбородок. Или это было ложным впечатлением, прихотливой игрой тусклого освещения?
В общем и целом, вид у Нейла был глуповатый и разгильдяйский. И какой-то… рыжий. Вельд едва сумел подавить смешок, углядев легкую золотистую рябь веснушек, которым на мертвенно-бледной коже быть не полагалось. Эти веснушки галлюциногенными искорками замыливали зрение, словно бы перескакивая с переносицы на выцветшие радужки и путаясь в светлых ресницах. Растрепанные белесые вихры, казалось, отливают таким же золотистым блеском, видимо, напоминая, что в далекой-далекой жизни их обладатель и вправду был огненно-рыжим.
Вельд решительно осек себя и уже больше не задавал себе вопросов о притязаниях старины Люциана. Притязания эти имели какое-то основание, так или иначе. Символично, что этот плут первым напялил на нос очки. Ведь он все видел, все слышал и все знал. По крайней мере, все, что его не касалось.
– Знаешь, Нейл, – начал Вальдемар назидательно, – за эти несколько веков я повидал немало лоботрясов, но ты бьешь все рекорды. Почему, спрашивается, ты отсутствовал на месте?
– Ну, задержался на десять минут, трагедия… – вид проштрафившегося школьника явно был не в новинку Нейлу, и Вельд подумал, сколько же ему было лет на момент смерти и что такого этот недоумок мог сотворить, чтобы стать палачом при госпоже Смерти. Пары реплик хватало, чтобы понять, что это не их контингент – такие легкомысленные дебилы водились обычно в небесной вотчине, где рука об руку со своими братьями по разуму творили общественно опасное добро.
– Ты задержишься, потом еще какой-нибудь, прости великодушно, дебил решит погулять, ну а дальше что? Еще полдюжины подобных представителей нашей профессии сколотят дружную компанию и умотают на Октоберфест? – поинтересовался Вальдемар с изрядной долей ехидства.
– Вы опять про статистику, да? – обреченно простонал Нейл. Всем и каждому было известно, что начальник исполнительного отдела канцелярии любит пожаловаться на умерших без году неделя неумех и подорванную статистику.
– Не опять, а снова, стажёр Нейл. Надо же о чем-то говорить, пока ты подбираешь годное оправдание своей безалаберности, м-м? Тему погоды же я нахожу избитой и в общем-то… неконцептуальной, знаешь ли, – он сделал витиеватый жест рукой; секунду спустя в его пальцах материализовалась бриаровая трубка, в табачной камере которой предсказуемо уже тлел опиум.
– Ладно, – Нейл тяжело вздохнул. – Ладно… Я все равно собирался поговорить об этом с господином Люцианом… или с вами.
– О, как это мило с твоей стороны, Нейл, – губы Вальдемара исказила ядовитая усмешка.
– Я нарушил большую часть непреложных правил, господин Вальдемар.
Вельд едва не поперхнулся дымом, что случилось бы с ним впервые, должно быть, со дня смерти. Про «большую часть» речь до сего момента не шла – только о задержке исполнительного акта, что случалось с каждым вторым, наверное, новичком и каралось профилактическим чтением нотаций. Он уставился на Нейла в ожидании подробностей. Опустив голову, тот в конспективном виде выдал:
– Я спас одного человека от смерти, и сделал это не в первый раз. Я был знаком с ним при жизни и немало узнал о своем прошлом.
В образовавшейся тишине, кажется, громко хрустнул бриаровый мундштук.
***
Сев на батарею, Ники откинул голову назад и бездумно уставился куда-то сквозь облупившуюся штукатурку. В голове обрывками сигаретного дыма роились разрозненные мысли о кровожадных существах, именующих себя жнецами.
Итак, они сами когда-то были живыми людьми, а теперь убивают этих самых людей. Ну, или способствуют их смерти - тут уж по обстоятельствам. Лица у всех белые, словно бы алебастровые, а в волосах и глазах столько оттенков серого, что даже черный не смог бы показаться черным на фоне этой пестроты из смога, асфальта, неупокоившейся души и голубиных крыльев. Странно изломанные в сгибах суставов. Мимикрирующие под канцелярских работников. Вычурные, словно бы викторианские дома, и при этом до невыносимости пошлые, словно бы пошлость эта – часть их полумертвых тел, анфлераж на месте жировой прослойки.
Жнецы внушали опасение, отвращение… но Ники все равно хотел стать одним из них. У него были причины желать именно этого и не желать ничего больше.
Кроме, разве что, парочки адекватных мыслей. Дурной, дурной трип… закидывался-то Ники всего раз, да ощущения остались. Омерзительный вкус во рту и затянувшаяся псилоцибиновая серенада на частоте нервного импульса.