Неуклюже повернувшись на пятках, Нейл метнулся к двери. Но уже перед самым выходом он остановился и негромко сказал, не оборачиваясь.
– Я же не такой, как ты, грёбаный извращенец. Это всего лишь мой двоюродный брат.
Когда дверь за ним закрылась, Вельд не смог удержать издевательского смеха, глядя на Люциана. Очевидно было, что за пять сотен лет весь пиетет по отношению к формальному начальству всея канцелярии смертей не только тяготел к нулю, но и ушёл в минус. Характером Вельд был в разы сильнее, и оба они это понимали.
– Ни слова, Вальдемар, – угрожающе сказал Люциан, поправив съехавшие на кончик носа очки. – Ни одного. Чёртова. Слова.
Вальдемар не послушался: ему было, что сказать. Немало. Чёртовых. Слов.
– Тебе не кажется, друг мой, что ты слишком много позволяешь какому-то проблемному новичку с конопатым носом? Или хотя бы, что тебе следует держать себя в руках? Дай этим немёртвым почувствовать, что ты такой же немёртвый, – и они перестанут дрожать от благоговейного ужаса перед самим наместником Сме…
– Он никогда меня не боялся, – бесстрастно оборвал Люциан. – Но я и не думал, что он настолько безрассуден, чтобы не бояться и полного уничтожения. А боится он только за какого-то мальчишку…
– И это лишний раз говорит о том, что быть здесь этого Нейла не должно. Из него такой же жнец, как из меня – ангел… Что, собственно, тебя и привлекло.
Привлекло. Природы этого фаворитизма со стороны Люциана, Лукреции, Кристена и прочего «начальства» Вельд не мог понять вот уж несколько веков. У него самого не было ни любимчиков, ни потребности их заводить.
– Мы же немёртвые, Вельд. Не мёртвые, но и не живые, – рассеянно произнес наместник Смерти, двумя пальцами сжимая тонкую золотую цепочку, которая не давала разбиться соскальзывающим с длинного носа очкам. Хотя… разве очки падали бы, если бы он этого не хотел? Нет. Однако Люциан был фальшив. Фальшив насквозь, но вместе с тем и до той степени, которая еще не вызывает снисходительного отвращения. Он был актером и соответствовал театральному гриму на своём лице.
– Эта тусклая искорка Земли-матери делает нас живыми хотя бы на миллиардную долю процента. Заставляет испытывать некую пародию на человеческие чувства. Или хотя бы иступляться до той степени, в какой мы еще способны сдерживать эти человеческие порывы.
– Интересно, почему мысли мальчишки ты не читаешь с такой лёгкостью? – с легким раздражением осведомился Вельд. Слова Люциана были брошены в лицо неоспоримым фактом – тем фактом, что сам Вальдемар, похоже, был бесповоротно мёртв.
Заслуженно мёртв… Пусть даже есть среди жнецов и те, на ком было еще больше крови.
– В нём слишком много жизни, – пустые тёмные глаза жадно сверкнули. – Как ты знаешь, я могу читать лишь мысли тех, кто скорее мёртв, чем жив.
– Тем не менее, на повестке дня стоит тот, кто скорее жив, чем мёртв, – резонно заметил Вельд.
Вместо ответа Люциан неторопливо прошагал к иллюзорному окну и чуть уловимым движением повёл вдоль поверхности зачарованного стекла, меняя его свойства. Между прочим, у самого Вельда в кабинете иллюзорных окон не было – они внушали ему отвращение. Зато идеально подходили к ломкой фальшивости наместника Смерти.
– Как тебе Никита Орлов? – услышал он короткий смешок, и перевёл взгляд на сквозное стекло. Недоверчиво вскинул почти бесцветные брови.
Мальчишка. Бледный, чахлый подросток с большими глазами и слабым подбородком. Угловатый, с по-дурацки вздёрнутыми плечами, он зябко кутался в серую толстовку, сидя на подоконнике; перепачканные графитом костлявые пальцы судорожно сжимали сигарету, которую заморыш изредка подносил к тонким красным губам.
– Ты ожидал чего-то более… претенциозного.
– Да… Нет.
Вельд не знал. Он просто не ожидал ничего подобного.
«И это – та самая глобальная системная ошибка?»
– Та самая, судя по всему.
Ошибка тем временем слезла с подоконника и натужно хлопнула пластиковой рамой; мысль о слабых руках мальчишки чуток отдавала пренебрежением. Опустившись на ворсистый зелёный ковёр, он принялся сосредоточенно разыскивать что-то в недрах сумки, валяющейся возле стола. Наконец, из вереницы потрёпанных корешков был извлечён блокнот – толстый спиральный блокнот размером с небольшую книгу, выглядевший нетронутым, если бы не плавно отогнутые нижние уголки страниц. Вальдемар живо представил себе, как парень судорожно-механическими движениями кисти перемещает на единой спирали белые листы с тонкой рябью бледно-голубых клеток. Парень так и поступил – будто бы Вельд пристальным взглядом прострочил ему руки мягкими стежками и продел в них нити кукловода.
Страницы блокнота – больше половины – были испещрены разновеликими графитовыми чёрточками и линиями. Они складывались в какую-то невообразимую мешанину грозно-вообразимых очертаний; прескевю в его дословном значении.
«Шизик?..»
– Приглядись внимательнее, – почти беззвучно посоветовал Люциан.
После его слов мешанина обрела форму резко, даже грубо. Невнятные образы, выведенные неумелой рукой, обрели лица, обросли живой плотью…
– Мёртвой, – невнятно поправил Люциан. – Они мертвы, Вальдемар. Они все давно мертвы!
Но Вельд не слышал. Шелест бумаги прекратился, и секундное удивление промелькнуло на худом, скуластом лице мальчишки, обнаружившего длинное чёрное перо, заложенное между страницами. Бережно зажав очин кончиками большого и указательного пальца, он медленно поднёс перо к лицу; кончиком его провёл вдоль обветренной нижней губы. Если бы у Вельда билось сердце, то сейчас бы его ритм ускорился: творить такую порнографию с…
– Это же твоё перо. Вальдемар, тьма побери, откуда у него твоё перо?!
Вельд обернулся, чтобы ответить, но с ответом найтись так и не смог. Потому что он не знал, как такое могло быть – чтобы жнец потерял перо. Перо можно было только вырвать, и вырвать с ощутимой болью. Так откуда?..
Должно быть, ответ следовало искать там, откуда взялось очередное «это невозможно».
========== 2/4. Фантомная жизнь ==========
Ты думаешь, это так просто?
Думаешь, так просто?
Вообще думаешь?..
Они хором взывали к его разуму, потому что подохли и не рады. А ему не хотелось думать. Хотелось рухнуть в грязь, прикрывая голову руками. Но Ники усилием воли старался держать себя в руках и шагал и шагал вдоль дороги, на ходу закуривая четырнадцатую за сегодня сигарету.
Это началось после первой попытки самоубийства: крыша у него капитально съехала после похорон двоюродного брата, и дешёвое бритвенное лезвие словно бы само собой оказалось в руке. Ники не хотел умирать, но и не сопротивлялся наваждению. Жить ему тоже не хотелось. Хотелось лишь одного - невозможного: чтобы брат снова был жив.
В тот вечер, как и в этот, на небе было нарисовано полнолуние, стыдливо прикрытое тонкой сеткой облаков. Ники, ощущая слабость во всём теле, с трудом заставил себя открыть глаза. В тот миг казалось, что лучше бы он этого не делал: пустая койка была едва видна из-за полудюжины зыбких силуэтов, переговаривающихся друг с другом. В истории о привидениях Ники никогда не верил, но тут почему-то без особых возражений признал: от этих странных личностей разит смертью. Он попросту чувствовал это.
Ну, и, возможно, свою роль сыграли узкие полосы лунного света, насквозь пронзающие то, что в некотором смысле можно было принять за людей.
Во все глаза он смотрел на призраков, которые глядели на луну и меланхолично цедили слова о том, как они жили и как умирали. Ники готов был поспорить, что обсуждают они это уже не в первый раз: каждое неохотно оброненное слово звучало, словно заезженная пластинка. Он сам, впрочем, совсем скоро стал свежей темой для их разговора.