– Что ж… – Вельд склонил голову, улыбаясь одной из своих самых загадочных и опасных улыбок. – Да будет так.
Прежде, чем исчезнуть, он успел услышать недовольное:
– Уберите пафос, он воняет.
***
Люциан появился рядом почти сразу, как он вернулся. Хмурый, всем своим видом будто бы говоря, что ничего хорошего ему, Вельду, ждать не стоит.
– Что?
– Не прикидывайся идиотом, Вальдемар. Тебе не идёт, – в голосе его звучала плохо скрываемая ярость. Вельд прекрасно знал, что любимцу Смерти дозволяется быть эмоциональным, но только теперь он вдруг подумал, что, наверное, цена за эту щедрость, должно быть, велика. Непомерно велика. Полное, абсолютное подчинение.
– Что я сделал не так?
– Ты всё сделал не так! Всё!!! – голос Люциана сорвался почти на визг. – Я и представить не мог, что ты – ты, отвратительный педант! – нарушишь непреложное правило и сунешься к мальчишке!
– Я посчитал это нарушение несущественным, если он всё равно знает о нас.
– Дело не в том, знает ли о нас смертный, Вельд, – чуть сбавил тон Люциан и, тем не менее, все равно – с нескрываемым раздражением. – Ты не представляешь, что натворил.
В не по-мужски изящной руке Люциана возникло зеркало – никаких изысков и даже рамы, просто стеклянный прямоугольник с обточенными краями.
– Дохни на него, раз уж снова дышишь.
Заметил, разумеется. Вельд взял протянутое зеркало и, чувствуя себя по-дурацки, дохнул…
– Запотело?
Он покачал головой, озадаченно взглянув на Люциана.
– Потому что ты не дышишь, дубина! – сердито воскликнул наместник Смерти; зеркало рассыпалось на мельчайшие частички серебристого праха. – Грудь твоя не ходит ходуном, диафрагма не работает, лёгкие не… Ты по-прежнему мёртв!
– Тогда откуда ты…
– Оттуда, что не ты первый и, к сожалению, не последний. Но, тьма побери, это не должен был оказаться ты!
Люциан неторопливо прошёлся по кабинету, шелестя полами длинной тяжёлой накидки. Дойдя до двери, обернулся и продолжил:
– Это случается нечасто, и каждый случай я старался заминать без малейшей огласки. Госпожа называет это фантомными болями. Понятие сродни понятию человеческому… Только у жнеца боль не в ампутированной конечности, нет… У жнеца ведь ампутированы чувства.
– Я не чувствую никакой боли, – Вельд действительно не чувствовал ничего, кроме замешательства.
– Торопиться тебе некуда, друг мой, – никогда ещё ухмыляющийся алый рот Люциана так не напоминал рваную рану. – Впрочем, процесс ещё можно остановить, если тебе не придёт в голову снова связываться с живыми. Но это отнюдь не всегда удавалось.
– Даже Смерти?
– Даже мне.
Оба они резко повернулись на голос, выпрямившись и уважительно склонив головы.
– Приветствую вас, дети мои.
На этой фразе в голове Вельда вдруг зазвучал ломкий юношеский голос, говорящий «Уберите пафос, он воняет».
Смерть была невысокой, невзрачной девушкой с болезненно худым лицом, с подбородка и до пят укутанной в несколько слоёв тяжёлого чёрного бархата – потому жнецы и носили чёрное, что это был цвет их госпожи, который делал эту самую госпожу совсем уж похожей на живого мертвеца. От шеи и до самого пояса шли ряды тусклых чёрных жемчужин – поговаривали, что в нити их всего шестьсот шестьдесят семь, и будто этими бусами Смерть самолично душит тех немногих, кому по списку предназначена смерть во сне.
– Не спеши обвинять Вальдемара в его опрометчивом поступке, дорогой мой Люциан, – это могло бы быть сказано тоном заботливой мамаши или проповедницы, если бы у Смерти не было такого монотонного, утробного, скудного на интонации голоса. Если бы у неё был тон. – В конце концов, судьба всё оборачивает нам на пользу.
– О, сказали бы вы это мойрам, – с сарказмом промолвил Люциан, и её синюшные губы искривились в намёке на усмешку.
– Мойры не властны над судьбой, несмотря на всю их самодеятельность. Судьба – нечто настолько же незыблемое, насколько Тьма и Свет. Но речь совсем не о том. Вальдемар…
– Госпожа? – бесстрастно отозвался Вельд.
– Мальчик назначил цену за твоё перо. И сделал предложение, от которого мы просто не имеем права отказаться.
– Он ещё может передумать…
– Он не передумает, – осекла Смерть. – Дар тяготит его. В конце концов, это непомерная ноша для простого смертного, – видеть и слышать одновременно.
– Что я должен сделать? – почти обреченно осведомился он.
– Пока что твоя задача – заставить Никиту довериться тебе. Тебя будет тянуть к месту хранения пера, но влечение это даёт и обратный эффект, так что ничего сложного.
– И что потом?
Выпуклые белёсые глаза Смерти на секунду словно бы заволокла недобрая маслянистая дымка. Но секунду спустя они снова остекленели, и Вельд решил, что ему померещилось.
– Вот когда наступит это «потом», тогда я скажу тебе, что делать.
Вельд кивнул, отмечая жутко недовольное выражение, застывшее на лице Люциана. Было у него такое подозрение, что это «потом» окажется весьма и весьма нелицеприятным. Не было лишь выбора…
Впрочем, выбор здесь был ни к месту.
– Так что же, я теперь состою нянькой при смертном мальчишке? – чуть надменно уточнил он. – Но кто-то же должен заниматься делами исполнительного отдела канцелярии. Не то чтобы я не рад избавиться от выгуливания стажёров, но…
– Лукреция, я полагаю, достаточно компетентна, – холодные глаза явственно говорили: «Незаменимых не бывает, Вальдемар». Сегодня этот взгляд не уязвлял так, как это обычно бывало, мелькнула лишь дурацкая мысль, что глаза Смерти напоминают мутные стекляшки.
– Больше вопросов, полагаю, не последует?
– Нет, госпожа. Я всё понял.
Очередная ложь. Вельд уже ни черта не понимал.
***
Кац пах куревом и немного перегаром. И был жутко растрёпан. И вообще, рожа у него была похмельная. Но, к неудовольствию Ники, менее привлекательным Кац от этого не становился. Это как… ну, рисование, например. Кто-то может, а кто-то нет. Вот так и с привлекательностью: кто-то – хронически клёвый Андрей Кац, а кто-то – неуклюжий, угрюмый Никита Орлов.
«Так… ты пришел сюда не ради окончательного обращения в пидораса», – поспешил Ники одёрнуть себя.
– Я не помешал? – хмурясь, спросил он, бредя на кухню вслед за Андреем.
– Нет… Нет, конечно, не помешал! – поспешил заверить Кац. – Я рад тебя видеть, правда…
Ники видел, что он вправду был рад. Но лучше бы врал, право слово.
– Кофе будешь?
– Да не суетись ты, – сев на край диванчика в углу кухни, Ники недовольно поморщился. – Впрочем, ладно, давай свой кофе.
Стараясь внять призыву не суетиться, Кац с прилежным видом вылил из турки остатки недавно сваренного кофе и поставил перед ним чашку. Потом замер между мойкой и плитой, поближе к вытяжке, и закурил свой Parliament.
– Хреново выглядишь, – сообщил он, внимательно оглядев Никиту. Тот вздохнул.
– Не все могут выглядеть охуенно круглые сутки, знаешь ли. И вообще… посмотрел бы я на тебя, если бы ты постоянно ловил глюки.
– Глюки?
– Ага. Только не делай вид, что ничего не понял. Сам же сказал, что нельзя называть им своего имени, – значит, тоже их видишь.
– Так ты их видишь?
– Вижу. Слышу. После того, как меня вытащили с того света.
– Нет. Нет, Ники… Я их, к счастью, не вижу и не видел никогда. Только так называемых жнецов, да и то лишь по их прихоти, – Кац нервно усмехнулся. – Слышу тоже редко. Только чувствую. Но живых людей чувствовать гораздо легче, чем мёртвых.