— Пятьсот!
— Да. Пятьсот тысяч. Только на дорожках мин не было и на бетонных поясах аэродрома. А вы знаете, что такое мины?
— А то! — закричал тот, что с подбитым глазом. — Как наступишь, так вверх тормашками взлетишь!
— В воздух, — поправил гид. — И на кусочки.
— А то! — обрадовался мальчишка. — Я по телевизору видел.
— Мины были повсюду, — продолжал гид. — И до сих пор найдено и извлечено только пятьдесят тысяч мин. Остальные в любой момент могут взорваться. Сколько осталось, кто знает?
— Четыреста пятьдесят тысяч! — закричали все, даже Анка зашевелила губами, как будто повторяя это длинное число.
— Да, четыреста пятьдесят тысяч, хорошо. Почти полмиллиона без пятидесяти тысяч. Все, что мы здесь видим, строили сто тысяч человек, но не по своей воле, а принудительно. Потому что эти люди были узниками Гитлера. Им не давали есть, и они падали с голоду. И вот, чтобы не возиться с ними, немцы стреляли в них. Если бы мы разрыли телефонную линию, то нашли бы там человеческие скелеты. Как знать, не стоим ли мы сейчас на чьих-нибудь скелетах. Никто не знает. Вы видели когда-нибудь человеческий скелет?
— Я видел, — робко произнес малец, по уши перепачканный шоколадом. — В докторской книге. У меня папа доктор.
— А я в школе! — пропищала выросшая из линялого платьица худышка с тонкой косичкой на плече. — В кабинете естествознания стоит! Из каждого человека можно такое сделать, учитель говорил, надо только его про… пропорывать или как-то там… — И она вдруг покраснела.
— Препарировать, — подсказала ей Анка, но слишком громко, и девочка со страхом отодвинулась от нее.
— Мясо от костей лучше всего в муравейнике отходит, муравьи все сгложут! — крикнул кто-то из-за глыбы бетона, но гид уже шел дальше.
— Взамен этих людей привозили новых. Гитлер преследовал поляков, арестовывал их. Наверно, не у одного из вас он арестовал папу или маму. Или старшего брата. Ну, не в этом дело. Если кто работал здесь уже долго и мог, не дай боже, догадаться, зачем все эти сооружения, то его или убивали, как я уже говорил, или посылали в лагерь. Вы, наверно, слышали о лагерях? Освенцим, Майданек и так далее. Наверно, у многих из вас отец или мама сидели в Освенциме или в Майданеке. А кто скажет, сколько людей погибло в Освенциме?
Неожиданно наступила тишина, наконец-то можно было услышать щебет птиц.
— Сто, — тихонько и робко выдавила одна из девочек.
— Тысяча, — произнесла несколько смелее другая.
Гид крутил головой и довольно улыбался тому, что через минуту произведет необычайный эффект.
— Ну, ну? — подбадривал он.
Один мальчишка с шумом набрал воздуху и во все горло крикнул:
— Сто тысяч!
— Да ты что, дурак?! — заволновалась детвора. — Ну и брякнул! Во всех Кельцах столько нету!
— Ты не прав, мальчик, — сказал гид. — Но и остальные тоже не правы. Кельцы — это для немцев чепуха! В Освенциме они убили от четырех с половиной до пяти миллионов людей. Запомните это.
Ребятишки скисли, так как не могли себе представить, сколько это будет. Наконец один сказал:
— Простите, а сколько это будет? Мы еще до столька не учили…
— Это столько, как если бы взять пятьсот Кельцов, понимаете?
Наступила тишина, они все еще не понимали.
— Э-э-э… — с презрительным недоверием протянул кто-то.
— И это было страшно, — продолжал гид, — потому что следом за таким человеком отсюда шел приказ, чтобы его сразу отравить газом и сжечь в крематории. Вы знаете, что такое крематорий? Это такая печь, в которой сжигают людей.
Девочки с визгом сбились в кучку.
— Ой, как, наверно, больно! — шептались они.
— Нет, не больно, потому что жгут не живых, а трупы, но все-таки… Неприятное чувство, правда?
— Правда, — признали дети.
— Никто бы из вас такого не хотел, правда?
— Правда, — зашептались снова.
— А я бы хотел! — крикнул мальчишка с поцарапанным носом.
— Да иди ты, дурак! Все умничаешь! — набросились на него остальные в порыве благородного негодования.
Гид вытаращил глаза.
— Ты действительно хотел бы такого? Подумай, мальчик!