Это вот я и сказал Анке, даже гораздо больше того, только теперь уж не помню, я даже не заметил, как получилось, что в конце мы уже не ехали, а стояли посреди шоссе, друг к другу лицом. Анка бледная, почти зеленая, а я кричал во все горло, потому что тишина потом отдалась в ушах, как выстрел.
Мы медленно отошли к обочине, Анка ничего не сказала, только закурила сигарету, а я сел в канаву и сжевал два листика щавеля.
Я не знал, согласна она со мной или нет, трудно было что-нибудь понять, поэтому мы поехали дальше, и тут она сказала:
— Спорить я не буду, но при чем тут немец? Он совсем другой.
— Не знаю. Тоже не буду спорить. Может, другой, а может, в точности такой же.
— Нет. Наверняка не такой же.
— Ручаешься?
— Ручаюсь, — без запинки ответила она.
Я опять разозлился.
— И чего ты ручаешься, если не знаешь! Чего вдруг?
Она подумала.
— Потому что те подонки. Сопляки. А он…
— А он?! Почти что старый хрыч.
— А он… он — мужчина.
Я не понял, тогда я не мог понять. И это тоже была ошибка. Основная. Но нынче уже понимаю.
— Какая разница, — сказал я пренебрежительно. — Они тоже когда-нибудь смогут такими сделаться. Смогут так же под дипломатов одеваться и иметь «мерседесы». Даже еще лучше, ведь через столько лет машины будут куда лучше. А может, машин и вовсе не будет, только ракеты. Кто его знает.