— Мы ходили в одну школу, в одну гимназию. Ганс был приверженцем Гитлера, а меня политика не интересовала. И как-то я из мальчишеского духа, противоречия отпустил несколько язвительных замечаний по адресу фюрера. Ночью за мной пришли молодые эсэсовцы, новые друзья Ганса. Я угодил за решетку маленькой тюрьмы в Растенбурге, а потом меня перевезли сюда, на строительство ставки. Я был одним из тысяч невольников, возводящих этот памятник. Работал я с год. Ганс был командиром отряда, который караулил нашу группу. Я видел его ежедневно. Но мы не обмолвились ни единым словом, хотя на других заключенных он кричал и всячески к ним придирался. Сам он ни в кого не стрелял и не приказывал расстреливать, хотя, я думаю, он должен был знать обо всем, что творят его подчиненные. А они пристреливали ослабевших узников, которые не выполняли положенной нормы, и закапывали трупы почти там же, где они падали. Больше всего народу погибло при прокладке телефонной линии, если кабели откопать, то прямо на них увидите скелеты. Завтра я покажу вам места, где они лежат, я запомнил их навсегда. Так оно и продолжалось — работа и смерть. Несколько раз вокруг меня сменились люди, целые группы погибали, а я оставался в живых. Я знаю, что обязан этим Гансу. Вообще-то он был очень хороший парень.
Немец потушил сигарету и снова пригласил Анку танцевать.
Я в каком-то полусне разглядывал зал, стараясь обнаружить тут следы прошлого, о котором вспоминал немец. Здание это было гостиницей для офицеров СС, те же самые комнаты и те же самые уборные, а ресторан внизу — это гараж, боксы на восемь автомобилей, только стенки сломали, и там, где раньше стояли защитного цвета «оппели», «ганзы», «ханомаги», «адлеры», «кюбельвагены», «кайзеры», «курьеры» и «мерседесы-170», теперь веселится наш польский народ. Запах масла, горючего и резины, пыли и кожаных сидений навсегда выветрился, остались только те самые большие электрические выключатели в стенах, крепкие и надежные, как любое немецкое изделие, когда-то их поворачивали убийцы и шоферы, теперь — официант и уборщица.
— Потом я был в лагере, — продолжал немец, когда оркестр перестал играть. — В Освенциме я видел тысячи трупов и живых, которые выглядели как ходячие трупы. Я сам должен был стать трупом. Но добрые люди все подкладывали мое направление в газовую камеру под кипу других направлений, и в камеру шли другие, а я оставался жить. Наконец, во мне принял участие один высокий лагерный чин, который когда-то играл со мною в футбол на школьной площадке, он перевел меня в маленький лагерь, где заставляли работать до упаду, но смерть уже не грозила, во всяком случае не в такой степени.
Анка вглядывалась в него с явным обожанием в глазах. Теперь она пила больше и курила сигарету за сигаретой. Немец видел, какое он производит на нее впечатление: красивый, сильный и богатый мужчина, который когда-то был на волосок от смерти.
— Однажды я видел, как привезли триста беременных женщин. Все должны были вот-вот родить. Они ждали своей участи в лесу, а мы копали для них могилу. Глубокую яму на поляне посреди весенних деревьев. На дно бросили старые шасси от грузовиков, они служили колосниками. А под ними горели дрова, облитые бензином. Потом по пятьдесят человек выстраивали в шеренгу надо рвом, а мы, опершись на лопаты, смотрели со стороны, как взвод расстреливает их из автоматического оружия. Женщины падали в дым и клокочущее пламя уже мертвые, но дети, так и не родившиеся дети, еще жили в их шипящих телах. И тогда я увидел нечто такое, чего уже никогда не увижу, и немногие такое видали: от жары, которая была внизу, животы женщин вздувались, их распирало давление пара, в который превращались околоплодные воды, и животы лопались, точно бутылки, и в этих кровавых, огненных дырах корчились маленькие, съежившиеся, бесформенные младенцы…
Анка закрыла лицо руками. Он посмотрел и улыбнулся. Потом осторожно прикоснулся к ее волосам.
— Нет! — крикнула она. — Не прикасайтесь ко мне!
Я быстро выпил свою рюмку, чтобы освободиться от спазма, сводившего горло. Меня стало мутить.
Он посмотрел на меня и снова улыбнулся?
— Сейчас я расскажу такое, что заинтересует вас, молодой человек. Так вот, неподалеку находилось нечто вроде амбулатории или небольшой клиники. Мы прокладывали там широкую, удобную дорогу. И как-то солнечным и ветреным днем, когда война уже шла к концу, мы увидели на нашей, еще не законченной дороге огромный грузовик марки «хорьх». Он ехал очень медленно, со скоростью прогуливающегося человека, огибая кучи гравия и выбоины. В кузове стояли десятка два молодых, красивых, смеющихся девушек. Они махали нам руками, платками, посылали воздушные поцелуи. На вопросы — куда едут, они ответили, что на курсы, окончив которые, станут сиделками. Девушки были разных национальностей, но раненых становилось все больше из-за поражений на Восточном фронте, и поэтому неудивительно, что не хватало сиделок. Они проехали мимо нас, как волшебное видение, и еще долго каждый из нас выполнял свою работу, словно в сонной одури, спрашивая себя, сможет ли он еще когда-нибудь в жизни пойти с такой девушкой выпить рюмочку вина. И вот через несколько часов грузовик показался снова. Возвращался он так же медленно, мы прервали работу, чтобы приветствовать девушек, но их не было. Машина везла что-то, прикрытое большим зеленым брезентом. Вдруг грузовик остановился прямо возле нашей группы из-за какого-то препятствия, и один из нас, подгоняемый любопытством, подбежал к машине, откинул брезент… они лежали там…