Человек в колодках оживился:
— Вы за меня заступитесь?
— Нет. Ведь ты же философ, так и принимай случившееся с философским спокойствием. Сейчас тебе набьют еще шишек, а завтра ты пойдешь домой!
наменитый механик из Ломбардии раскладывал на верстаке блоки для одного из кранов, применявшихся на строительстве нового флорентийского собора. Услышав шаги приора, он поднял голову, но не успел открыть рот, как Данте заговорил:
— Где то, что вам привезли по моему приказу?
Механик кивнул в угол мастерской, где между полками и небольшой дверью лежал все еще завязанный мешок.
— Стражники приказали мне его не трогать, но его содержимое лучше поскорее достать. Мешок насквозь мокрый.
Поэт развязал мешок и стал вытаскивать из него куски механизма, а механик Альберто раскладывал их на столе. С каждым новым куском у него становилось все более и более удивленное лицо.
— Ну и что вы обо всем этом думаете? — спросил внимательно наблюдавший за ним поэт, когда мешок опустел.
Альберто молча взял с полки лампу с небольшим латунным отражателем, отбрасывавшим луч света в нужном направлении. В мастерскую еще проникали лучи света, но мастер все равно зажег лампу и, подслеповато прищурившись, стал разглядывать лежавшие перед ним куски механизма.
— В общем-то похоже на детали башенных часов, но именно таких я никогда не видел. А вот!..
— Что?
— Какая-то надпись на шестеренке.
Данте стал рассматривать зубчатое колесико.
Это письмена сарацин, — почти сразу сказал он.
— Так этот механизм собрали неверные! Откуда он у вас?
Приор ничего не ответил, но тут же вспомнил галеру, полную разлагавшихся трупов, махнул рукой и что-то пробормотал о коммерческой тайне.
Впрочем, увлеченный осмотром частей механизма, Альберто уже не слушал Данте.
— Да, сарацины всегда были отличными механиками, — бормотал он.
К ним обращался сам великий Фридрих. Они соорудили ему в Палермо часы…
— Вы понимаете их язык? — спросил поэт, гладя пальцами арабскую вязь на шестеренке.
— Нет. Но мой слуга, конечно, поймет. Он не забыл письмена своих отцов.
Механик куда-то удалился и тут же вернулся в сопровождении невысокого смуглого юноши с осунувшимся лицом человека, много страдавшего и забывшего, что значит есть досыта.
— Это Амид. Его пленили недалеко от египетского побережья и хотели отправить гребцом на галеры, но я его отстоял, когда увидел, как он ловко обрабатывает металл. Не знаю, впрочем, благодарен ли он мне за это…
Старый механик протянул слуге шестеренку с надписью. Юноша стал внимательно ее рассматривать. Внезапно он вздрогнул, отпрянул и стал затравленно озираться по сторонам.
— Ну? — раздраженно спросил его терявший терпение Данте.
Юноша уставился в пол и не отвечал.
— Это — богохульство… Хула на всемогущего и всемилостивейшего Аллаха, — наконец пробормотал он. — Зачем мне произносить эти страшные слова, да еще и на языке, которым говорите вы — неверные?
Услышав дерзкие слова молодого язычника, Данте затрясся от ярости, но сдержался, потому что у юноши был действительно испуганный вид, и речь наверняка шла о страшном богохульстве.
— Если ты скажешь это на моем языке, твой бог не очень обидится. Говори!
— Аллах — велик… — начал дрожащим голосом молодой сарацин, — но Аль-Джазари выше его…
Сказав это, юноша втянул голову в плечи, словно ожидая, что его сию минуту поразит гром.
— Кто такой Аль-Джазари? — спросил Данте.
— Я знаю! — воскликнул мастер Альберто. — Этот Аль-Джазари родом из персидского семейства великих мастеров автоматов. Он самый прославленный мастер.
— Каких еще автоматов?
— Механизмов, изображающих живые существа. Павлинов, распускающих хвосты из лазурита, бронзовых львов способных рычать у подножия тронов восточных владык и прочих дьявольских штучек такого рода.
— Наверное, император тоже заказал ему какое-то украшение для своего двора, — продолжал механик. — Я видел некоторые работы этого язычника в Иерусалиме, когда ходил в крестовый поход. Это были произведения бурной фантазии…
Данте уставился в пустоту и задумался об увиденной в церкви реликвии, показавшейся ему живой. Его так и не покинуло подозрение, что речь идет о хитроумном механизме.
— И при этом очень извращенной фантазии, — продолжал Альберто.
— Почему извращенной? — внезапно заинтересовался Данте.