Бернардо прищурился и с загадочным видом покосился на Данте. Потом быстро осмотрелся по сторонам, словно опасаясь чьих-то ушей.
Данте тоже машинально огляделся, но не заметил ничего подозрительного. Тем временем Бернардо отломал у кустарника ветку и стал что-то чертить ею в уличной пыли.
— Хорошо. Допустим, эта «Хроника» существует, и вы ее читали. Что же вы узнали в ней такого, что поспешили во Флоренцию? И что же у нас оказалось после смерти императора?
Бернардо ответил не сразу, подыскивая верные слова.
— Майнардино кое-что написал о сокровищах императора. «Thesaurus Federici in Florentia ex oblivione resurgeat» — «Сокровища Фридриха восстанут из забвения во Флоренции».
— Значит, вы ищете сокровища?
Бернардо решительно покачал головой:
— Я не гонюсь за богатством. В конце жизни золото перестает интересовать. Однако мне хотелось бы, чтобы мой труд дал ответ на вопрос, ставивший в тупик даже моего учителя. Я бы с удовольствием задал его Арриго из Ези. Я слышал, что и он сейчас во Флоренции.
— А при чем тут этот философ? — удивился Данте.
— О нем говорится в труде Майнардино. Арриго был послушником у Илии Кортонского, францисканского монаха, к которому благоволил Фридрих. Говорят, Арриго очень богат. Богат был и Илия. Поговаривали, что он нашел то, что ищут все алхимики, — способ изготавливать золото. А может, он нашел сокровища императора… — казалось, Бернардо думает вслух.
— Впрочем, они могут быть безвозвратно потеряны, — сказал он наконец, сокрушенно качая головой. — Фридрих стал прахом, в прах обратилось и все, что ему принадлежало…
— А узнать это можно только во Флоренции? Тут же могут быть и его сокровища?
— Майнардино в этом не сомневался, а я хочу проверить, была ли его уверенность обоснованной. Мне надо успеть, пока смерть не заткнет мне рот, как и моему учителю.
Данте схватил Бернардо за рукав:
— Вам что-то угрожает? Скажите мне что, и я воспользуюсь всей своей властью, чтобы вас защитить!
— Меня не защитили бы и все римские легионы, — с кривой усмешкой ответил Бернардо. — Моя моча уже давно пахнет медом, а внутренности мне жжет огнем. — Я молю Бога лишь о том, чтобы он дал мне время закончить мой труд, — добавил он и снова приник к фонтану.
Поэт подождал, пока Бернардо утолит жажду. Наконец тот поднял голову, облизывая губы с таким видом, словно не хотел потерять ни капли воды. Казалось, ему стало немного лучше.
— Надо было и мне подписать Иерусалимский договор, — пробормотал Бернардо.
Данте с непонимающим видом уставился на него, и историк невесело усмехнулся:
— Говорят, что, оказавшись во время крестового похода в Иерусалиме, Фридрих вступил в сговор с неверными, которые открыли ему секрет панацеи — чудодейственного средства, излечивающего все недуги и прогоняющего смерть назад в царство теней. Поэтому-то некоторые и считают, что Фридрих не умер и вернется по истечении пятидесяти лет со дня своего исчезновения. Представьте себе эту сцену, мессир Данте, явление Антихриста в юбилейный год! Вот испугался бы Бонифаций!
— Возможно, Папа Римский объявил этот год юбилейным именно для того, чтобы умолить Бога навсегда избавить его от Фридриха, — пробормотал Данте.
Вскоре Бернардо распрощался с Данте и удалился, с трудом волоча ноги.
Поэт хотел было пойти за ним, но передумал и направился обратно в мастерскую Альберто. А вдруг механик уже разобрался в предназначении механизма! Кроме того, Данте никак не мог позабыть о книге «Китаб аль-Мир’Аж». Искаженные ужасом лица мертвецов на галере чередовались перед его мысленным взором с неясными райскими образами из будущей поэмы. Казалось, в тумане неопределенности перемешались смутные образы блаженства и уродливые гримасы злодеяния.
Из размышлений поэта вывела фигура широкоплечего человека, возникшая перед ним из переулка рядом с древним Колизеем.
— Здравствуйте, мессир Монерр! — крикнул Данте.
Француз тут же обернулся и стал искать в толпе человека, окликнувшего его по имени. У него был встревоженный вид, но, узнав Данте, он тут же успокоился.
— Вы не против, если мы с вами немного побеседуем на ходу? — спросил Данте француза.
— Побеседовать с вами, мессир Данте, для меня большая честь, хотя я и догадываюсь, что именно побудило вас проявить внимание к такому заурядному человеку, как я. Наверняка при других обстоятельствах мы поговорили бы об ученых материях, а сейчас нашей темой станут злодеяние и смерть, — Монерр говорил на правильном тосканском наречии с еле заметным французским акцентом.