— Когда вам было девять лет от роду, на вас нашло первое озарение. В восемнадцать лет вы впервые возжелали женщину. В тридцать шесть вы познаете отчаяние и горечь изгнания. Вы умрете далеко на чужбине, страшной смертью совсем одинокого человека. Такова ваша судьба.
Данте выслушал этот приговор, стиснув зубы и стараясь не дать воли злости, переполнявшей его пополам с удивлением.
— А ваша смерть, Марчелло? — спросил он насмешливым тоном. — Какой будет она? Или вы читаете лишь чужое будущее?
— Моя смерть тоже давным-давно предопределена. Она настигнет меня в известном мне месте и в известный мне час, определенные положением звезд. Я умру в воде по велению созвездия Рыб. Как и все люди, я вышел из влаги. В нее я и вернусь.
Данте молча взял свой гороскоп и сжал его в пальцах с такой силой, словно пушил собственную участь.
зади к Баптистерию почти примыкал ряд старых построек, от которых его отделяла лишь узкая улочка. Это массивное сооружение полностью закрывало собой церковь Санта Репарата и неверный свет факелов, горевших на площади.
Данте ждал уже больше часа. Время от времени кто-то поблизости громко кричал — больной, метавшийся в муках, или одержимый, истязаемый демонами. Не в силах больше стоять, поэт опустился на корточки у стены. От духоты и усталости у него потемнело в глазах, а голова слегка кружилась, предвещая обморок или сон, державшиеся, однако, в стороне от измученного тела Данте, потому что его ум не желал полностью засыпать.
Провалившись на несколько мгновений в полубессознательное состояние, поэт встрепенулся и навострил уши, услышав в отдалении приближавшиеся легкие шаги. Потом в начале улочки появилась чья-то тень. Данте насторожился, собрался с силами, встал, вжался в стену и замер. Стиснув рукоять кинжала, он приготовился дать отпор незнакомцу, окажись тот не тем, кого ждал поэт.
Перед Данте возникла фигура, полностью завернутая в плащ из легкого сукна, закрывавший незнакомцу и нижнюю часть лица. На голове у этого человека была крестьянская плетеная соломенная шляпа, надвинутая почти на самые глаза.
И все же приор сразу узнал незнакомца, шедшего к нему, не обращая внимания на острие кинжала, поблескивавшее в слабом свете, прикрепленного где-то наверху факела.
Приблизившись к Данте, Монерр остановился в шаге от него, спросил:
— Вы меня искали? — и замолчал.
Не дождавшись от него больше ни слова, поэт наклонился вперед и прошептал ему на ухо:
— Я знаю, что вы задумали. Вы ведь появились тут совсем не из-за денег, как притворялись на тот случай, если кто-то что-нибудь заподозрит или даже разгадает трюк с Антиохийской девой.
Данте ждал от француза ответа, но тот по-прежнему молчал и пристально его разглядывал.
— А ведь ваш замысел еще коварнее, чем кажется, — с досадой продолжал поэт. — Наверняка вы хотели, чтобы обман был раскрыт и вас считали неопасными мошенниками. Я тоже так раньше думал.
Монерр блеснул глазами.
— А что же вы думаете теперь? — пробормотал он.
— Вы решили повторить четвертый крестовый поход, когда воинов, собранных для похода в Святую Землю, бросили против Константинополя. Вы хотели собрать верующих, воодушевить их невероятным чудом Антиохийской девы и обещаниями спасти их души, подогретыми посулами несметных восточных сокровищ. Потом все командные посты в вашей новой армии должны были занять верные вам гибеллины, а как раз на пути в Святую Землю лежит истинная цель вашего похода — Рим! И вы обрушились бы на него, как когда-то крестоносцы на Константинополь. А ведь вашей толпе, собравшейся выслушать напутствие римского папы, хватило бы зрелища усыпанной самоцветами дарохранительницы, чтобы она бросилась громить папские дворцы…
Француз молча слушал Данте, сверкая в темноте единственным зрячим глазом.
— В Риме же вас поддержали бы вооруженные люди рода Колонна и других влиятельных римских семейств. Они ведь обрадуются возможности избавиться от папы Бонифация, угнетающего их с помощью венецианских денег, — продолжал поэт. — Признайтесь же, что именно таким был план приверженцев любви! А сокровища, о которых вы твердили, принадлежат римскому папе.
— Присоединяйтесь к нам, приор, — спокойно, но веско проговорил Монерр.
— И не только папе! — продолжал Данте.
— Присоединяйтесь, — повторил француз. — Мы отомстим за убитого злодеями императора!
— К кому это, «к нам»? К рыцарям Ордена Храма? — прошипел поэт.
От неожиданности Монерр выпрямился во весь рост, а потом — кивнул.