Свет луны длинными косыми срезами белел в пролете улицы, изогнутой по краю обрыва. За цементным бордюром высотой до колена, испещренным старыми трещинами, уходили вниз, к каменному руслу реки, густые заросли самшита и держидерева, оплетенные гибким плющом, как паутиной.
Еще ниже начинались сады: айва, персики, слива. У самой реки на высоких фундаментах стояли домики. От домиков к улице и в сады пролегали не тропинки, а ступеньки. Каждая из них — дубовая дощечка и два крепких дубовых колышка.
У дома Виктории Каиров отпустил кучера. Виктория сказала, что им нужно либо расстаться, либо пройти в дом, хотя бы на террасу, потому что она уже вышла из возраста, когда можно обниматься возле калитки.
— У калитки хорошо обниматься в любом возрасте, — заметил Каиров.
Однако они прошли в сад и поднялись на террасу. С реки тянуло запахом холодной воды и тины.
Вспыхнул свет. Мошки закружились вокруг лампочки. Старческий голос спросил за дверью:
— Кто там?
— Это я, папа, погаси, пожалуйста, свет.
Терраса захлестнулась темнотой, в первые секунды плотной, почти непроницаемой. Потом серебряно выступила река, обозначилась изгибом дорога.
Виктория села на перила, обхватила руками подпирающий крышу столб, прислонилась к нему головой. Тихо потребовала:
— Ну... Рассказывайте о себе всю правду.
— Так сразу!.. Зачем она вам?
— Пока не знаю.
— Это хорошо, что вы не знаете.
— Странный вывод, — с сомнением заметила она.
— Наверное, мне потребуется автомобиль, — сказал он, выделяя каждое слово,
— Условия проката вам известны, — ответила она равнодушно. — Что вы еще хотите сказать?
— Что я холост. И это правда.
— Вполне возможно. — Она произнесла слова сухо, как бы подчеркивая, что семейное положение Каирова ей безразлично.
— Вы мне нравитесь.
— Мирзо, я нравлюсь многим мужчинам! — Теперь она говорила с откровенным раздражением.
Он ответил обиженно:
— Вы хотели слышать правду, я ее говорю.
— Извините. — Она отстранилась от столба, соскользнула с перил.
— Нравиться можно по-разному.
— Я вам нравлюсь сильно?
— Сильно, — кивнул он. — Вы мне верите?
— Допустим...
— Это плохой ответ.
— Это честный ответ.
— Спасибо. — Каиров взял ее за плечи. — Я тоже с вами правдив и честен... У меня нет ресторана в Баку. Это был лишь предлог для знакомства с вами.
— Представьте, я догадывалась.
— Не обижайтесь... Но я приехал сюда совсем по другому делу.
— Вам нужна моя помощь? — спросила она.
— Нет... У меня мужское дело.
— В таком случае вы зря отпустили тарантас. По ночам здесь улицы темны и пустынны. А до «Эльбруса» далеко.
— Ничего. Говорят же, влюбленным и пьяным помогает судьба.
Из окна был виден задний двор, разделенный тенью от угла гостиницы до сарая, в котором хранилась мебель, большей частью старая, требующая ремонта. Сразу за сараем начиналась гора — кустами и мелкими деревьями, осыпью грунта, вспухшей бело, круто.
По двору, в затененной его части, шел человек. Шел не крадучись, но осторожно, и шаги были — как сдерживаемое дыхание.
Дантист смотрел из-за шторы. Человек, вне всякого сомнения, направлялся к двери черного хода.
Полночь дышала свежо. Ветер несильный, но заметный, касался листьев. В небе появились облака. Они плыли быстро, словно куда-то торопились.
Там, внизу, человек остановился у дверей и, кажется, дернул ручку. С минуту он не двигался. Возможно, прислушивался. Потом решительно пошел к углу здания.
Когда человек оказался в полосе света, Дантист узнал Каирова.
Где-то вдалеке, на дороге, звенели колокольчики и пели цыгане...
— Мирзо, поехали в горы!
Каиров теперь не сомневался: за дверью находился владелец шашлычной «Перепутье» Лаидзе.
— Зураб, это ты? — на всякий случай спросил Каиров.
— И не один. Открывай быстрее и посмотри, кто со мной!
От Зураба пахло вином, и глаза поблескивали с хмельным лукавством — рядом в коридоре стояли три молодые цыганки и цыган с гитарой, в лиловой рубахе навыпуск, перехваченной ремнем с бахромой.
Каиров поспешно прикрыл дверь. Сказал в щель:
— Извините. Мне надо одеться.
— Извиняем. И ждем тебя у подъезда.
На лестничной площадке Зураб сказал цыганам:
— Сей секунд... Догоню.
Вернулся. Прошел в номер Каирова. Тот, надевая пиджак, спросил:
— Что стряслось?
— Салтыков передал срочное сообщение из Ростова, — абсолютно трезвым голосом ответил Зураб, положил на стол перегнутый пополам конверт. — Я пошел. Мы ждем тебя внизу.
— Может, мне не обязательно ехать с вами?
— Обязательно. Во-первых, мы все равно разбудили всю гостиницу. Во-вторых, обидятся мои друзья, а поют они чу́дно...
Оставшись один, Каиров вскрыл конверт.
Телефонограмма из Донугро:
«С р о ч н о
К а и р о в у
В дополнение к имеющимся сведениям сообщаю, что из затребованных писем жены есаула Кратова Валентина Еремеевича стала известна ее фамилия: Шатрова Виктория Германовна. Уроженка города Северокавказска. Год рождения 1898. Социальное происхождение — из дворян. Возможная фамилия Дантиста Разумовский. В письме от 16 июля 1917 года имеется фраза: «Вечером Филарет играл на рояле Шопена. Однако из него такой же музыкант, как из Разумовского дантист».
Считаю целесообразным выяснить, не проживает ли Шатрова или кто-нибудь из ее родственников в Северокавказске. Проверить граждан с фамилией Разумовский.
О ходе операции прошу сообщать каждые сутки.
Еще в конверте Каиров нашел записку от Салтыкова:
«Москва подтвердила личность Кузнецова Александра Яковлевича, сотрудника Совкино, командированного в Северо-Кавказский край для изучения возможности киносъемок.
Ростов подтверждает отправление телеграммы в Совкино 26 мая».
Каиров запер за собой дверь номера. По лестнице с третьего этажа спускался Нахапетов. Увидев Каирова, приподнял руку в приветствии:
— Вы еще не спите, Мирзо Иванович?
— Друзья не разрешают.
— Хорошие друзья. — Нахапетов остановился, неожиданно странно посмотрел на Каирова, блеснул фиксой:
— Мирзо Иванович, я хотел посоветоваться с вами... По одному делу.
— Сейчас? — удивился Каиров.
— Нет-нет... Время терпит.
— Тогда давайте днем.
— Ближе к вечеру, — подсказал Нахапетов.
— Можно к вечеру, — согласился Каиров, вспомнив, что на запрос относительно личности Нахапетова Майкоп не дал никакого ответа.
Глава четвертая
Тридцать восемь — сама по себе, конечно, небольшая цифра. Но если к ней прибавить слово «лет», тогда наверняка получится половина жизни, а может быть, и больше. Это уж как повезет!
Каиров верил в свое везение. Верил спокойно, рассудительно, с достоинством смелого, опытного человека, повидавшего на своем веку всякого — и хорошего, и плохого, — знающего цену риску, уверенности, бесстрашию. В его биографии не было ничего исключительного. Скорее, наоборот, она была характерной для многих людей того поколения. 1899 год — ученик сапожника в городе Баку, 1903 год — юнга на шхуне «Вознесение», 1917 год — большевик-красногвардеец, 1920 год — служба в разведотделе 9-й армии, 1921 год — старший следователь военного трибунала Туркестанского фронта... Была и другая работа. В Донугро он приехал после специальных юридических курсов.