— Такмазян?
— Да, Такмазян. Побеседуйте с ней. Старые люди, они наблюдательные.
Старушка двигалась и говорила с бойкостью подростка. Махала руками, вскакивала со стула. Салтыкову уже несколько раз приходилось просить ее сесть и говорить тише.
Это была та самая Такмазян, о которой напомнил Салтыкову Каиров. Она жила рядом с домом убитого завхоза. Имела ключи от дома, потому что по понедельникам и четвергам производила в комнатах уборку, за что получала десять рублей в месяц.
— Зотикович называл меня тетя Айша. Тетя Айша, на тебе конфет! На тебе ключи!.. Тетя Айша, вот билет в кино. А зачем мне кино, я его боюсь... Хороший был человек Вадим Зотикович... А вот брат его Андрей — свинья. Грязный, все тряпки в проявителе... Доброго слова не скажет. Нос кверху... Плохой человек!
— Айша Давыдовна! — Старушка обтирала губы платком, и Салтыкову наконец удалось задать вопрос: — Какие отношения были между братьями?
— Отношения? Были отношения. Один брат, второй брат...
— Я спрашиваю, какие были отношения? Хорошие, плохие?
— Плохие, плохие! — зачастила старушка. — Совсем плохие. Ругались братья. Убить грозили.
— Кто грозил? — насторожился Салтыков.
— Вадим Зотикович грозил. И Андрей грозил. Убью, зарежу. Голову оторву.
— Часто такое случалось?
— Вечером случалось. Вечером...
— Каждый вечер?
— Каждый вечер, каждый вечер, — убежденно говорила старушка. — И утром тоже случалось, и днем случалось... Всегда случалось. Со стол ростом были, уже дрались.
— Понятно. Спасибо.
— Что «спасибо»? У меня три внука. Только ходить научились, уже дерутся.
— Да-да! — улыбнулся Салтыков. — Айша Давыдовна, еще один вопрос.
— Спрашивай сколько хочешь. На все отвечу, — заверила старушка, моргая черными мохнатыми ресницами.
— Последнее время перед убийством не встречались вам в доме Попова какие-нибудь незнакомые люди?
— Был, был, был... Зотиковича, значит, в субботу убили... А перед этим, в четверг, пришла я убираться и слышала из комнаты Андрея, как Зотикович у себя с мужчиной разговаривает. А потом они вышли. Я на террасе была. Оба вышли. Мужчина нестарый. Может, черкес, может, осетин. Худой. С золотым зубом.
— Где зуб? — поспешно спросил Салтыков.
— Во рту. Во рту...
Салтыков поморщился:
— Я не об этом. Вверху, внизу... Справа, слева.
Старушка задумалась:
— Не помню.
— О чем разговор был?
— Я не прислушивалась... Подметала я. Кажется, мужчина о чем-то просил. А Зотикович громко ответил, что это дорого будет стоить. Большие деньги потребуются...
— На террасе они ничего не говорили?
— Нет. Худой сказал мне: «Здравствуйте». А Зотикович: «Тетя Айша, я пошел».
Салтыков заболел. Его скрутило в рабочем кабинете. Врач со «скорой помощи», хорошо знавшая начальника уголовного розыска, определила диагноз — обострение язвенной болезни — и сказала, что непременно нужна госпитализация. Салтыков, конечно, отказался ложиться в больницу. Смотрел мутно, упрямо повторял:
— Все пройдет... Я знаю лучше.
Врач была седая. С сухими длинными пальцами. Говорила старательно, щелкая вставными зубами, как ножницами:
— Так нельзя, товарищ Сал-тыков. Вы человек госу-дар-ственный.
— Сам знаю, какой я! — не очень вежливо отвечал Салтыков. — Мне полежать надо часок... Часок, и все!
— Беречь здоровье на-до. Вы не мальчик.
— Знаю, знаю, — морщился Салтыков.
Недовольно повертев головой и пожав плечами, врач уступила.
...Салтыкова привезли домой на служебной машине. В тот же день его навестил Каиров.
Начальник угро сидел на кровати, в черных сатиновых трусах и морской тельняшке, прикрыв ноги ватным лоскутным одеялом. Со спинки стула свешивались пиджак и брюки. Солнце, попадавшее в окно, блестело на маленькой бляхе ремня, сделанной в форме сердца.
— Я утром буду как штык, Мирзо Иванович. Слово твердое. Я эту Шелепневу к девяти пятнадцати вызвал... Я к ней подход найду. Она от меня ничего не скроет.
— Хорошо, хорошо, — сказал Каиров. — О Шелепневой сейчас не думай. Тебе, товарищ Салтыков, надо подлечиться. Основательно. А значит, подумать нужно о своем здоровье. Шелепневу в крайнем случае я возьму на себя. И вообще, в письмо Глотова не верю. Не написал ли его сам Андрей Зотикович Попов?!
— Попов?
Каиров развел руками:
— Нет, я не утверждаю. Я думаю так... Допустим, Глотов убил Вадима Попова. Зачем ему признаваться в преступлении брату убитого? Зачем оставлять серьезную улику? Проще уехать скрытно. Ищи ветер в поле.
— Нужно ждать заключение специалистов-графологов, — подтянув одеяло, сказал Салтыков. — Вдруг Глотов псих. От психа можно ожидать любых поступков.
— Кстати, нужно выяснить, не состоит ли он на учете у психиатров, — напомнил Каиров. После паузы сказал: — Если письмо поддельное, то и ребенку ясно, только убийца заинтересован в том, чтобы подставить следствию Глотова.
— Верно, — кивнул Салтыков, однако тут же заметил: — С другой стороны, неужели убийца настолько глуп, что не способен рассуждать так же, как и мы.
— Нет. Он не глуп. Он понимает, что,такая версия придет нам в голову. Но ведь версию надо проверять. А на проверку необходимо время. Значит, он хочет выиграть время. Сколько?
Салтыков потер подбородок, на котором проступала рыжая щетина, подался вперед так, что панцирная сетка под ним скрипнула. Сказал:
— Надо усилить наблюдение в гостинице.
— С этим тоже надо быть крайне осторожными. А вдруг он почувствует, что наблюдение есть. Как быть тогда?
Фотография А. З. Попова находилась у входа на рынок. Это была фанерная будка, втиснутая между палаткой и приемным пунктом вторсырья, возле которого запряженный в повозку ослик равнодушно жевал сено. Слабый ветер лениво раскачивал картонный щит, свисавший с дерева. На картоне в несколько рядов были наклеены фотокарточки, некоторые из них приковывали внимание голубым небом и зелеными деревьями, небрежно раскрашенными кисточкой.
Фотограф Попов, в бурой фланелевой рубашке с засученными рукавами, сидел у входа на табурете, разбирал длинный деревянный штатив с потемневшими латунными зажимами.
— День добрый, — сказал Каиров.
Попов поднял глаза, посмотрел на Каирова оценивающе, сказал:
— Портрет, документ? Шесть на девять, девять на двенадцать? Или прикажете три на четыре?
— Когда будут готовы? — спросил Каиров.
— Через два часа. — Попов поднялся, прислонил штатив к стене. Вынул из кармана золотые часы на толстой золотой цепочке. Уточнил: — Можно через полтора.
— Нет, — ответил Каиров. — Через полтора мне не нужно. Я приду за карточками завтра утром.
— Как прикажете. Можно и завтра утром.
— Квитанция будет?
Попов изумленно развел руками:
— Предписание финорганов — для нас закон.
— В таком случае надо сфотографироваться.
Попов распахнул перед ним дверь:
— Рекомендую формат девять на двенадцать. Английская бумага «бромпортрет».
— Ладно, — согласился Каиров, — пусть будет английская. Кутить так кутить.
...После процедуры фотографирования Попов выписал Каирову квитанцию. Мирзо Иванович внимательно прочитал ее и спрятал в карман.
На следующее утро Каиров зря ожидал, когда откроется фотография Попова. Если верить объявлению о часах работы, она должна была открыться в восемь. Однако и в девять часов, и в десять на дверях висел замок.