Восемнадцатого октября в весьма торжественной форме Ролан изобразил Конвенту деятельность своего ведомства. Смотря прямо на Дантона, он заявил:
– У меня нет никаких секретов; я хочу, чтобы все видели, что мое управление осуществлялось совершенно открыто.
Ролана забросали цветами. Жирондист Ребекки воскликнул:
– Я требую, чтобы все министры дали такой же отчет, как Ролан!
Жорж не мог уклониться от объяснения. Тяжело, как затравленный зверь, поднялся он на трибуну. Вначале он путался и сбивался, но, наконец, не выдержал и бросил Жиронде то, что давно накипело в его душе:
– Есть расходы, о которых здесь нельзя говорить. Есть оплаченные агенты, которых было бы неполитично и несправедливо называть. Есть революционные поручения, требуемые свободой и неизбежно связанные с огромными денежными жертвами. Когда враг захватил Верден, когда отчаяние охватило лучших и наиболее смелых граждан, Законодательное собрание нам сказало: «Не экономьте! Расточайте деньги, если это необходимо, чтобы оживить доверие и дать импульс всей Франции». Мы сделали это…
Гора аплодировала Дантону.
Но Жиронда не собиралась делать ему каких-либо скидок.
Когда Камбон спросил Ролана, проверил ли тот счета бывшего министра юстиции, коварный старик только пожал плечами: он-де искал эти счета в протоколах Совета, но так и не нашел их следов!..
Конвент загудел от негодования.
Один депутат предложил «обвинительный декрет против министров, расхищающих государственные средства», другой потребовал, чтобы Совет представил решение по делу Дантона не позднее чем в 24 часа.
Но какое решение мог представить Совет, даже если бы он захотел это сделать?..
Объяснения, данные Жоржем 18 октября, не были ложью. В трудные дни сентября, когда все приходилось ставить на карту, он не жалел средств. В его руках сходились многочисленные нити заговоров, от него зависели десятки тайных агентов. Будучи министром революции, смело вторгаясь в чужие ведомства, он руководил и закупкой оружия и переговорами с врагом. Все это, разумеется, требовало огромных денег, причем подобные расходы далеко не всегда можно было оправдать квитанцией.
Но жирондисты прекрасно знали то, что, впрочем, знали и многие другие. Дантон вел широкий образ жизни, скупал дома и национальные имущества, покровительствовал подозрительным поставщикам и имел давнишнюю репутацию продажности. Что же касается таких его подчиненных, как Фабр, Робер или Делакруа, их мздоимство и денежная нечистоплотность были предметом постоянных разговоров.
Жорж не отвечал на яростные атаки, направленные против него и его друзей. Из усталости, презрения, из тактических расчетов он предпочитал молчать или отделывался полуответами.
А это лишь ухудшало дело.
Двадцать пятого октября, когда Дантон попытался говорить, жирондисты заглушили его голос криками и снова потребовали отчета.
Тридцатого октября последовал новый декрет, обязывающий министров подчиниться решению Конвента.
Наконец 7 ноября Монж, Клавьер, Лебрен и Серван заявили, что им известно о секретных расходах своего коллеги и что они не всегда находили необходимым писать соответствующие счета.
Если бы Ролан подтвердил это заявление, оно могло бы удовлетворить Конвент.
Но Ролан не подтвердил.
Конвент отказался признать оправдания бывшего министра юстиции.
И все же Жиронда не смогла сокрушить Дантона. Она даже не рискнула возбудить против него судебное дело.
«Государственные люди» понимали, что вся Гора, весь революционный Париж, который они так ненавидели и так боялись, встанут на защиту своего трибуна.
Терпя временные неудачи в Конвенте, монтаньяры не оставались в долгу. Они били жирондистов в клубе.
Десятого октября Бриссо был исключен из Якобинского клуба, а вслед за своим вождем вынуждены были уйти и другие лидеры Жиронды. В тот же день якобинцы избрали своим председателем Жоржа Дантона.
Да, подобного человека одолеть было не так-то легко, это должен был уразуметь всякий. Но жирондисты добились одного: моральная репутация Жоржа в Конвенте была непоправимо испорчена.
И долго еще, вплоть до самого падения Жиронды, при каждой политической схватке из нижних рядов зала Манежа слышались злобные выкрики:
– Счета!.. Пусть Дантон представит свои счета!..
Все эти уроки не пошли впрок Жоржу Дантону. Жирондисты отвергали его так же, как некогда отвергли фельяны. Но подобно тому, как в прежние годы он не решился на полный разрыв с группой Барнава – Ламетов, так и сейчас он не хотел сжигать всех мостов на пути к примирению с Жирондой.
И, выступая в Конвенте 29 октября с обвинением против Ролана, он снова, причем в более решительной форме, отрекся от своего старого соратника – Марата:
– Я заявляю Конвенту и всей нации, что я отнюдь не люблю Марата. Я откровенно скажу, что испытал на себе его темперамент; он не только вспыльчив и брюзглив, но и неуживчив. После подобного признания да будет мне позволено сказать, что я стою вне всяких партий и заговоров…
Реплика эта по меньшей мере выглядела бестактно: зачем было докладывать высокому Собранию о темпераменте Друга народа, о его «неуживчивости»? Что и говорить, Дантон был много «уживчивее» Марата. Но помогло ли это ему? Все равно Жиронда не желала ни верить демагогу, ни сближаться с ним.
Столь же тщетными оказались все усилия, затраченные Дантоном на «смягчение» результатов ожесточенной борьбы, развернувшейся вскоре вокруг дела низложенного короля.
Судьба короля
Однажды рано утром молодой мужчина, закутанный в дорожный плащ, позвонил у дверей квартиры на Торговом дворе.
Миловидная хозяйка впустила его и провела в одну из комнат. Там на кожаном диване лежал истомленный бессонной ночью Жорж Дантон.
Вошедший быстрым взглядом охватил комнату. Ее убранство показалось ему скромным; он знал, что владелец этой квартиры всего месяц назад был всесильным министром…
Дантон сразу узнал посетителя и вскочил с дивана. Он и Теодор Ламет несколько секунд изучали глазами друг друга. Затем Жорж спросил:
– Откуда вы и что делаете в Париже? Я слышал, что вы спаслись.
– Я прибыл из Лондона.
– Вы сошли с ума! Или вы не знаете декрета о смертной казни для эмигрантов?
– Нет, я помню о нем. Но ведь вы спасли жизнь моего брата. Единственное, чем я могу выразить свою признательность, это отдать и мою жизнь в ваши руки. Но я не считаю это своим особым достоинством, ибо, не зная всех преступлений, на которые вы способны, я отлично знаю, на какие преступления вы не способны.
– Вы никогда не щадили меня. Но я готов принять даже этот сомнительный комплимент. Однако к делу. Что привело вас ко мне?
– Вы сами догадываетесь, видя меня во Франции.
– Да, очевидно, речь пойдет о короле…
Беседа была долгой. Ламет страстно пытался убедить своего друга-врага в добродетелях Людовика XVI, в его невиновности, в коварстве его противников, использовавших слабость монарха. Он старался доказать Жоржу, что король неподсуден революции.
Дантон пожал плечами.
– Детские рассуждения!
Он напомнил собеседнику судьбу Карла I.[28]
– Думаете ли вы, – усомнился Ламет, – что большинство Конвента осудит короля?
– Без сомнения. Если его станут судить, он погиб. Он будет мертв в тот момент, когда предстанет перед судьями.
Ламет напомнил, что в Конвенте командуют жирондисты, что они могут повлиять на большинство и спасти короля.
Дантон с хохотом прервал его:
– Прекрасное средство! Жирондисты – вот кто повинен в теперешнем положении короля. Они напуганы. Они произнесут блестящие речи и кончат тем, что все приговорят его к смерти.
Ламет уверял, что казнь Людовика вызовет жесточайшую ненависть Франции и всей Европы к революционерам.