– Если так, – парирует Робеспьер, – я беру свое предложение обратно. Знай, Камилл, что не будь ты Камиллом, я не отнесся бы к тебе с такой снисходительностью. Хорошо, я не буду требовать сожжения номеров газеты Демулена, но тогда пусть он ответит за них… – И далее Неподкупный бросает слова, повергающие в трепет не одного Камилла: – Храбрость Демулена показывает нам, что он является орудием преступной клики, которая воспользовалась его пером для того, чтобы с большей смелостью и уверенностью распространять свой яд…
Тщетно не на шутку струхнувший Камилл лепетал жалкие слова оправдания. Тщетно пытался его поддержать сам Жорж Дантон.
Было принято предложение огласить газету Демулена с трибуны клуба. И тут же приступили к чтению четвертого номера «Старого кордельера».
На следующий день был прочитан третий номер.
– Бесполезно читать дальше, – резюмировал Робеспьер. – Мнение о Камилле Демулене должно быть уже всеми составлено. Вы видите, что в его статьях самые революционные принципы смешаны с самым гибельным соглашательством… Впрочем, во всем этом споре больше внимания обращалось на отдельных лиц, чем на интересы всего общества. Я не хочу ни с кем ссориться. На мой взгляд, и Эбер и Камилл одинаково не правы…
Самое страшное, – продолжает Неподкупный после короткой паузы, – состоит в том, что во всех ведущихся сейчас спорах совершенно отчетливо вырисовывается рука, тянущаяся из-за рубежа… Иноземная клика вдохновляет две группировки, которые делают вид, что ведут между собою борьбу… У этих двух партий достаточно главарей, и под их знаменами объединяется много честных людей…
Итак, он высказался до конца. Поймет ли Демулен последнее предостережение?..
Демулен молчит. Зато кое-кто другой начинает нервничать. Фабр д'Эглантин определенно пытается выскользнуть из зала. Робеспьер просит его остаться. Тогда Фабр направляется к трибуне.
Видя это, Максимилиан заявляет с высокомерным видом:
– Хотя Фабр д'Эглантин и приготовил свою речь, моя еще не кончена. Я прошу его подождать… – И он продолжает пространно описывать обе группы заговорщиков…
– Поборники истины, – заканчивает оратор, – наш долг раскрыть народу происки всех этих интриганов и указать ему на жуликов, которые пытаются его обмануть. Я заявляю истинным монтаньярам, что победа у них в руках и что нужно раздавить лишь нескольких змей…
И Робеспьер вновь обращает свой пристальный взгляд на Фабра.
– А теперь пусть выступит этот человек с лорнетом, который так хорошо играет интриганов на сцене; пусть он даст нам свои объяснения; посмотрим, как он выпутается из этой интриги.
Удар был неожиданным и молниеносным. Фабр сначала попятился назад, затем, вдруг потеряв всю свою самоуверенность, почти ощупью поплелся к трибуне.
На него никто не обращал внимания. Многие смеялись.
Чей-то голос отчетливо произнес:
– На гильотину!
Фабр что-то бормотал, пытаясь обелить себя.
Но его оппонент не собирался его слушать. Даже не обернувшись в сторону Фабра, Робеспьер покинул клуб. За ним последовали другие. И вскоре злополучный драматург остался один в опустевшем зале.
24 нивоза (13 января) Фабр д'Эглантин был арестован органами Комитета общественной безопасности и препровожден в Люксембургскую тюрьму.
В этот день Жорж Дантон совершил впервые за два месяца серьезную неосторожность: он заговорил. Не то чтобы он пытался защищать или оправдывать своего бывшего секретаря – это было бы бессмысленным. Жорж просто обратился к Конвенту с просьбой, чтобы Конвент взял дело Фабра в свои руки.
Ответ дал Билло-Варенн.
Ответ был краток и ужасен:
– Горе тому, кто сидел рядом с Фабром!.. Дантон извинился.
Кампания была проиграна, проиграна окончательно и бесповоротно. В течение двух месяцев Жорж бился над тем, чтобы создать пустоту вокруг Робеспьера. Теперь пустота окружала его самого.
За несколько дней до ареста Фабра Филиппо был исключен из Якобинского клуба, а Демулен вместе со «Старым кордельером» морально раздавлен. Члены робеспьеровского Комитета вышвырнули из своей среды последнего дантониста, Эро де Сешеля, который в ожидании тюрьмы и гильотины предался беспробудному пьянству.
А Дантон? Дантон не хотел пить. Со своей юной супругой он вновь уехал в- Севр, в поместье «Фонтан любви».
Трубки папаши Дюшена
Жак Рене Эбер был человеком особого склада. Многие признавали его умным и способным, но приятным – никто. Его саркастическая ухмылка не предвещала добра. Насмешник и циник, Эбер с презрением относился даже к своим восторженным почитателям.
– Пойду к этим кретинам, – говаривал он, отправляясь на заседание Клуба кордельеров.
В революции Эбер выдвинулся довольно поздно и долго и не мог найти своего места, бросаясь из крайности в крайность. Наконец нашел. Он стал заместителем Шомета по должности прокурора Коммуны и некоторое время сопутствовал своему шефу на идейном поприще. Но подлинную популярность Эберу, выдвинув его в вожаки фракции, создала его газета «Отец Дюшен». Тираж ее рос из месяца в месяц, причем все равно она вся раскупалась.
Парижане хорошо знали дюжего молодца-санкюлота в треуголке и с пистолетами за поясом, посасывающего трубку, в то время как комплект других трубок лежал на жаровне. Так изображался «Папаша Дюшен» на первой странице газеты. И слова его были известны не хуже, чем его облик:
«…Торговцы – сатана их возьми – не имеют отечества. Они низвергли аристократов только для того, чтобы самим занять их место…»
«…Богач – эгоист, бесполезное существо… Он лопнет, черт его побери, от стыда или нищеты, и вскоре эта зачумленная раса совсем исчезнет…»
«…Что бы мы делали без святой гильотины, этой благословенной национальной бритвы?..»
Санкюлотам импонировал грубо-развязный тон газеты Эбера, ее язык, пересыпанный простонародными словечками и ругательствами. Но, разумеется, еще большее воздействие оказывало содержание статей, призывавших к борьбе со спекулянтами, богатеями и контрреволюционной церковью. Редактор газеты отзывался на все злободневные вопросы, выражая вековую ненависть бедноты против угнетателей.
И все же, когда Эбера вместе с его ближайшими единомышленниками поволокли на казнь, народ не выразил ему сочувствия. Санкюлоты кричали:
– Да здравствует республика!
А кое-кто с ехидством обращался к бледному обессилевшему журналисту:
– Ну, как дела, папаша Дюшен?.. Где же твои прославленные трубки?..
С какой быстротой и ловкостью сокрушили робеспьеристы Эбера! Причем произошло это в дни, когда Неподкупный был болен. Всю операцию провел юный Сен-Жюст, специально для этого прибывший из армии.
Само собой понятно, что никогда не удалось бы Сен-Жюсту добиться такого успеха, не подготовь его предшествующие события.
Уже с ноября-декабря 1793 года эбертисты начали мало-помалу отделяться от левых якобинцев, а Эбер все сильнее расходился с Шометом, истинным патриотом, стойким защитником интересов трудящихся масс. В политике «папаши Дюшена» все отчетливее звучали нотки непоследовательности и авантюризма.
Эбер думал разрешить сложные проблемы революции с помощью одной лишь «национальной бритвы». Считая необходимым заменить Революционный трибунал стихийным народным самосудом, обрекая на смерть торговцев и предпринимателей, эбертисты не делали различий между крупными спекулянтами и мелкими уличными продавцами зелени. Выступая открыто против Дантона, Эбер, по существу, метил в Робеспьера. «Ультрареволюционеры» замыслили свержение революционного правительства.
Но в решающий момент народ не услышал их призывов.
Восьмого вантоза (26 февраля) Сен-Жюст с трибуны Конвента провозгласил программу дальнейшего углубления революции. Он предложил конфисковать всю собственность врагов республики и безвозмездно передать ее в руки неимущих санкюлотов по спискам, составленным Комитетом общественного спасения.