Страхов откинул одеяло и увидел, что он под ним просто голый. Он подошел босиком по теплому дощатому полу к окну — и решил-таки не отдергивать занавеску, а найти сначала выход и нырнуть или вынырнуть в новый, то есть хорошо незабытый старый мир целиком.
На столике, под окном, клонилась лампа с металлическим скошенным колпачком. Такие лампы тоже уже лет тридцать, со времен СССР, не выпускались. Страхов нажал на «пимпочку». Лампа зажглась. Страхов пригнулся и посмотрел под колпачок: там торчала древняя, совершенно прозрачная лампочка с нитью накаливания, совершенно не экономичная. Провода, однако, не было, вилки — тоже, и, соответственно, искать розетку смысла не имело. Видимо, энергию в этом мире не экономили…
Появление всех предметов и деталей обстановки происходило так вовремя и ненавязчиво, будто их в нужной последовательности производили гены в цепочке ДНК самого Страхова. Гармония «третьего», как было неспроста указано, мира разворачивалась, хоть и без особой радости познавания и удивления, но и без признаков грядущей депрессии. Такого чувства доверия к миру, чувства примирения с ним Страхов не знал с детства… И не страшась того, что увидит наружи, уже был готов подписаться под договорами…
Умываясь, чистя зубы пастой «Фтородент», Страхов немного повспоминал книгу Станислава Лема «Солярис» и разные ее экранизации (уровень доступа 7++): то, как Хари привычным движением разрезает на себе одежду там, где в обычной реальности требуется просто распустить тесемочки… то, как уставший от своей ветхой памяти блудный сын и его отец, уставший от своего ветхого, набитого интеллигентским хламом дома, обретают гармонию на утлой корочке посреди бескрайнего, кипящего на малом огне бульона-океана, который ему — Страхову, когда он смотрел это кино, — всегда хотелось попробовать и прикинуть, не досолить ли, не доперчить ли напоследок… перед титрами.
Он вытерся белым махровым полотенцем с пучеглазым зверем Чебурашкой (уровень доступа не выше 6), потер его ушами по своим, оделся в простую безымянную футболку, джинсы «Рила», новенькие, допотопные, лицензионно-советского пошиба кроссовки Adidas, вышел на контрастно просвеченную стабильно ярким утренним солнцем застекленную терраску, где пахло елями и уходящей вместе с весною черемухой, и, покинув дом, даже не прищурился.
Режим полной адаптации к райским условиям детства, видимо, был встроен в него и теперь активировался автоматически.
Никакие периметры больше не ограничивали Страхова.
Агорафобии как не бывало.
Вирус ностальгии не действовал.
Впереди, перед домом, поднимался волной вековой хвойный лес, справа и слева тянулись в ряд такие же небольшие свежие домики — рубленые, с резными наличниками, у кого-то белыми, у кого-то голубыми. Всего штук двадцать домов слева и справа, прореженных скромными, по большей части явно декоративными садами молодых плодовых деревьев — яблонь, груш, вишен. Такая образцово-показательная среднерусская деревенька периода высокого застоя. Несколько доработанная до ненавязчивого совершенства кистью, к примеру, Юона (уровень доступа 8++). Игрой воображения выглядели только медные крыши домиков. Таких крыш на старых дачах и тем более на деревенских домах быть не могло. Красивые были здесь крыши, красиво отливавшие на солнце, но — медные… по старым меркам, очень дорогие.
Позади деревеньки по-весеннему свежел просторный луг несколько усиленной, кустодиевской избыточности красок. А в стороне от него Страхов отметил по гладкости и ровности мазков обозримое даже без поворота головы и вполне уместное на этой картине поле злаковых. Как будто ржи… Доступ?..
Или мудрец встречающей стороны неспроста намекнул на снятие доступов? Может, информационный доступ здесь повышается сам в силу каких-то иных физических законов.
«Дело как будто сделано, — подумал Страхов, вдыхая полной грудью, потягиваясь изо всех сил в стороны. — Остается только понять, чем здесь до конца своих дней заняться, чтобы через неделю не повеситься от скуки».
Он начал предвидеть, что ему вот-вот сделают такое предложение, от которого он не сможет отказаться. Так и случилось, едва он о том подумал.