Если маленькие дети начнут медитировать, общество полностью преобразуется. Они не серьезны, поэтому они лучше готовы к медитации. Они радостны и игривы. Они все принимают со смехом. Иногда так случается, что, когда приходит маленький ребенок, чтобы принять санньясу, и я говорю ему: «Закрой глаза», — он закрывает глаза и наслаждается, как не наслаждается никто другой. Сама идея, что его воспринимают так серьезно, веселит его. Он сидит тихо. Иногда я видел взрослых людей, подсматривающих, приоткрывающих глаза, чтобы посмотреть, что происходит. Но маленькие дети, когда закрывают глаза, закрывают их по-настоящему. Они закрывают их очень крепко, потому что боятся, что они откроются, если их не держать крепко. Они по-настоящему крепко закрывают их. Они вносят всю свою энергию, потому что знают, если они не будут делать этого, то глаза откроются, и они начнут подсматривать, что происходит, в чем дело. Я видел, как они по-настоящему закрывают глаза. И видеть ребенка, сидящего тихо, — одно из самых прекрасных переживаний, которое может встретиться.
Детей гораздо легче учить медитации, поскольку они еще не испорчены. Если вы испорчены, нужна тяжелая работа, чтобы помочь вам разучиться.
Я слышал, что всякого, кто приходил учиться к Моцарту, великому композитору и музыканту, тот спрашивал: «Учились ли вы музыке когда-нибудь раньше?» Если человек учился, то назначалась двойная плата. Если он совсем не учился музыке, то Моцарт говорил: «Хорошо. Достаточно будет и половинной платы».
Люди бывали очень озадачены такой нелогичностью: «Когда приходит свежий человек, ничего не знающий о музыке, вы спрашиваете половинную оплату, а когда приходит кто-то, проработавший десять лет, вы спрашиваете двойную оплату!» Моцарт говорил: «Есть причина. Сначала я должен очистить грифельную доску. Это более тяжелая работа. Уничтожить все, что несет человек, тяжелее, чем научить».
Если вы доступны, учить вас легко. Если сердце девственно, учить очень легко, — а сердце ребенка девственно.
Так что я не согласен, что ваш ребенок будет лучше понимать мир. Он может просто стать более мирским, таким мирским, как вы. Прямо сейчас он не такой мирской, вот почему он пришел в ашрам и стал санньясином. Он из иного мира. Он совсем не беспокоится о деньгах, власти, престиже — всех этих штучках. Он из иного мира. Можете увидеть.
И вы можете увидеть множество молодых людей здесь, девяносто девять процентов моих санньясинов — молодые люди. Почему? Почему молодые, а не старые люди так интересуются санньясой? Старые люди уже стали хитрыми, подсчитывающими, вычисляющими. Старые люди стали умными. Они думают в понятиях выгоды и убытка. Они думают о том, что принесет им больше дохода, они думают о тысяче и одной вещи. Они думают обо всем, кроме жизни; они думают обо всем, кроме любви. Они заботятся о том, что несущественно; они не заботятся о существенном. Они мирские. Что я имею в виду под словом мирские? Я имею в виду человека, думающего о несущественном.
Мулла Насреддин пришел однажды к своему боссу и сказал: «Сэр, могу ли я взять ваш автомобиль на двадцать пятое этого месяца?» Босс спросил: «Для чего? Зачем вам нужен автомобиль, Насреддин? Вы раньше никогда не просили об этом». Он сказал, «В этот день я собираюсь жениться». Босс сказал: «Конечно, вы можете взять его. Не каждый день женятся. Вы можете взять не только один автомобиль, вы можете взять все три моих автомобиля».
Насреддин был очень счастлив. И тогда босс сказал: «Пожалуйста, расскажите мне. Кто та счастливая девушка?» Насреддин ответил: «Я еще не решил. Я подумал, что мне сначала нужно справиться об автомобиле. Если у меня будет автомобиль, я смогу найти девушку. Это не такая проблема».
Это мирской человек. Он прежде думает о несущественном: деньги, власть, престиж, связи, блат, автомобиль, дом, банк, страховка. Он думает сначала обо всех этих вещах; сначала безопасность. Он совсем не беспокоится о том, кто он. Для кого эта безопасность? Для кого этот банковский счет? Для кого этот дом и этот автомобиль? Для кого? Вы исчезаете, ваша жизнь ускользает из ваших рук, — а вы беспокоитесь о несущественном!
Человек иного мира — это тот, кто прежде думает о существенном. Ваш ребенок — человек пока иного мира, не мирской, и поэтому он здесь. И все, что вы говорите, не очень относится к делу, это просто аргументы. Если вы стали понимать больше, то дайте тому доказательства. Скажите ребенку: «Иди домой и учись, а я стану санньясином». Это будет доказательством. И тогда, я думаю, ваш мальчик должен пойти, потому что он будет знать, что его отец понимает. Это будет что-то.
Я готов к замене. Вы оставайтесь здесь, а ребенок пусть идет — и он пойдет охотно, поскольку в этом случае его отец действительно заботится и понимает, и все, что он говорит, значимо.
Однажды ко мне пришел старый индиец, ему было семьдесят пять лет. Конечно, в Индии люди настроены очень против меня — должны быть настроены, естественно, ведь они думают, что отдача санньясы молодым людям разрушает их жизни. Молодой сын этого человека принял санньясу, и очень беспокоился. Он сказал: «Что вы делаете? Это против священных книг. Человек должен становиться санньясином только после семидесяти пяти лет. Отдайте мне моего сына. Его возраст не тот. Сначала он должен жениться».
Точно так же, как вы говорите, что ваш сын сначала должен получить образование, он говорил, что его сын сначала должен жениться, испытать жизнь, заиметь детей, войти в работу домовладельца и потом однажды стать санньясином.
Его сын сидел рядом со мной. «Хорошо, я понимаю, — сказал я старику. — Ваш сын может идти, но вы оставайтесь на его месте!» Он сказал: «Зачем?» Я сказал: «Вам семьдесят пять, время пришло. Вы пожили в мире. Священные книги говорят, что после семидесяти пяти нужно становиться санньясином. Что вы скажете?» Он сказал: «Это трудно». Поэтому я сказал: «Тогда где гарантия, что ваш мальчик, если ему когда-нибудь будет семьдесят пять — кто знает, может быть ему никогда не будет семидесяти пяти, — где гарантия, что он будет в состоянии принять санньясу, если вы не можете принять её? Дайте доказательства. Примите санньясу, и я отпущу вашего сына и скажу ему: «Иди и женись». После этого старик не возвращался, и я не думаю, что он придет когда-либо вновь.