Великий музыкант забывает все, что он выучил, он забывает свой инструмент, он сам становится музыкой. И даже когда он молчит тогда тоже есть пение. Когда он идет, там есть пение. Когда он садится, в этом есть танец. Танец есть в его движении и в неподвижности есть танец, он стал с ним одно целое.
Вот почему Лао-цзы говорит:
«Величайшее мастерство похоже на неумение»
Вам трудно это понять. Легко понять Микеланджело, его поймет любой дурак, но понять Пикассо трудно, только некоторые могут. Для этого надо быть безумным и мудрецом — и безумцем и мудрецом.
«Величайшее красноречие похоже на заикание»
Величайший оратор всегда заикается. Жизнь такая тонкая, как вы можете говорить, не запинаясь? Жизнь так основательна, как вы можете уложить ее в слова? Жизнь имеет такую глубину, необозримую глубину, что только глупец может сказать что-то без колебаний, только глупец может быть определенным. Мудрый человек всегда неопределенен.
Он идет так, словно проходит сквозь снежную пургу; он идет осторожно, будто смерть стоит на каждом шагу. Он говорит, хорошо зная, что все, что можно сказать, это чепуха, а то что не является чепухой нельзя выразить. Он хорошо знает, что нет возможности сказать правду, потому что в тот момент, когда вы говорите о ней, она становится ложью. Слова убивают ее, они ядовиты. Только в молчании ее можно сказать, но никто не понимает молчания, поэтому мудрому человеку тоже приходится говорить.
Но он запинается, он колеблется, у него есть своего рода страх, не за себя — за других. Когда я говорю с вами, я знаю, что 99% из этого будет неверно понято и только 1% понят. Как я могу говорить с уверенностью? Мне приходится запинаться, но и ради 1% стоит рискнуть.
Песню надо спеть, хорошо зная, что ее, быть может, никто не поймет. Картину надо написать, хорошо зная, что ее, может быть, никто не оценит.
В жизни Ван Гога — великого голландского художника, случилось так, что он писал картины в настолько непринужденной манере, что никто не мог понять, что он рисует. Не существует критериев, по которым можно оценить его живопись. В самом деле, какие критерии могли быть прежде Ван Гога? Критерии последуют после него, они не могут предшествовать ему. В мире были другие художники, но никогда не было Ван Гога, поэтому как могли предшествовать критерии, критические образцы, чтобы судить о Ван Гоге.
Ван Гог принес миру новый мир. Он писал, и ни одна картина никогда не была продана при его жизни, но это не имело значения, он никогда не тужил об этом. Если бы он встретился с Лао-цзы, он бы сказал: «Если люди приобретают их, значит они не настоящие картины. Так как их никто не покупает, в них, должно быть, что-то есть. Никто в них не может ничего понять».
Его брат давал ему денег лишь на предметы первой необходимости: питание, одежду и жилье и не больше. Поэтому он питался четыре дня в неделю, а три дня постился, так как ему надо было на эти деньги купить краски и холсты. Таким был образ всей его жизни, а прожил он недолгую жизнь.
Этот мир не создан для подобных людей. Они просто остаются чужаками и аутсайдерами, они просто не чувствуют себя как дома. Он писал безумно, потому что знал, что жизнь клонится к закату. Как бы вы смогли прожить долго, питаясь только четыре раза в неделю и некалорийной пищей, а потом соблюдать три дня поста? Но он писал и был счастлив.
Брат его, Тео Ван Гог был слишком удручен тем, что картины не продавались. Сам он был большой знаток живописи и поддерживал Ван Гога; он старался продать его картины, но ни одна картина так и не была продана. Только чтобы обрадовать Ван Гога, он послал денег своему другу на покупку одной картины. Человек этот пришел, и Ван Гог был счастлив, что хотя бы один человек оценил его. Он показал ему все свои полотна, почти 200 картин — труд всей его жизни. Но чем больше он показывал, тем больше приходил к убеждению, что этот человек ничего в них не понимал. Он торопился приобрести хоть что-нибудь, поэтому художник сказал: «Я не собираюсь продавать, и я подозреваю, что это мой брат дал вам денег». Он выставил его из дома, это было последней каплей. Он сказал: «Никогда ничего больше не буду продавать». Он начал просто раздаривать свои картины всем и каждому: в чайную на углу улицы он отдал все свои картины. И после его смерти началась охота. Он создал для себя критерий, и это было нечто стоящее.