Скоробуд вечно куда-нибудь спешит, и похоже, вся его жизнь проходит под знаком отсутствия:
УШЕЛ
СКОРО БУДУ
ПО ДЕЛАМ
СКОРО БУДУ
А вообще-то правильнее было бы написать это следующим образом:
СКОРО УЙДУ
НЕ БУДУ СОВСЕМ
ПО ДЕЛАМ
СКОРО НЕ БУДУ
Скоробуду не сидится на одном месте. Ему обязательно надо бежать туда, где его нет.
— Вот то-то и оно, — сказал Кролик. — Куда?
— Ну, может быть, он ищет что-нибудь?
— Что? — спросил Кролик.
— Я как раз собирался это сказать, — сказал Пух. Потом он добавил: — Ну, может быть, он ищет эту... эту...
Награду, наверное. Вся наша скоробудовская наука, религия и деловая этика испокон веков внушали нам, что всех нас ожидает где-то впереди Великая Награда и, чтобы быть достойными ее, мы должны всю жизнь работать, работать и работать, как заведенные. Она то ли хранится на небесах, то ли спрятана за еще не открытой молекулой, то ли ждет нас в правительственном номере отеля, но она всегда чуть впереди нас — вот тут, за утлом, с другой стороны земного шара; как обогнешь Луну, так сразу за ближайшей звездочкой...
— Ух! — сказал Пух, приземлившись на пятую точку.
— Вот что бывает, когда засыпаешь на краю письменного стола, — сказал я. — Просыпаешься на полу.
— Но это даже к лучшему, — сказал Пух.
— В каком смысле?
— В том смысле, что мне приснился ужасный кошмар, — сказал он, протирая глаза.
— Дану?
— Да. Мне приснилось, будто я нашел горшок с медом.
— Разве это так ужасно?
— Он от меня убегал, — объяснил Пух. — Горшки не должны вести себя так. Они должны спокойно стоять на месте.
— Да, пожалуй, ты прав.
— А этот горшок все время куда-то уезжал от меня, когда я протягивал к нему лапу, — пожаловался Пух.
— Кошмар! — сказал я. И добавил, чтобы его утешить: — Но такие сны снятся очень многим.
— Да? — удивился Пух. — Об убегающих горшках?
— О чем-нибудь вроде этого. Они бывают у людей довольно часто, и в этом нет ничего удивительного. Удивительно то, что некоторые и наяву занимаются чем-то подобным.
— Зачем? — спросил Пух.
— Не знаю. Наверное, им больше нечем заняться.
— Не вижу в этом ничего занятного, — сказал Пух.
И он прав. Живя с постоянной мыслью о том, что ожидает его «за ближайшим поворотом» или «ступенькой выше», человек пребывает в ненормальном состоянии; он никогда не успокоится и не будет счастлив. Лишь очень немногим удается достичь покоя и счастья, остальные сходят с дистанции на полпути, падая без сил на обочине и проклиная весь белый свет. На самом же деле его не за что проклинать, потому что он-то как раз и указывает правильный путь. Те, кто вечно ждет награды «где-то там за горизонтом»...
— Прожигают в своей жизни большую дырку, — закончил Пух.
— Что-что?
— Я сказал, что они прожигают в своей жизни большую дырку.
— А... Нуда. И не только в своей.
— Опять Кролик, — сказал Пух.
— А, вот вы где, — сказал Кролик.
— Вот мы здесь, — сказал Пух.
— Да, вот мы, — подтвердил я.
— А ты вон где, — обратился Пух к Кролику.
— Да, вот я здесь, — ответил Кролик нетерпеливо. — Но к делу. Ру показал мне свои кубики и другие деревяшки, с которыми он играет. Они все обработаны и отшлифованы, а некоторые даже покрашены. Впрочем, этого и следовало ожидать, — добавил он, задумчиво поглаживая баки. — Значит, методом исключения, остается только Иа-Иа. Необработанная деревяшка должна быть у него.
— Кролик, — попытался вставить я, — не спеши. Ты увидишь...
— Да-да, я увижу Иа-Иа и спрошу его, что ему об этом известно. Да, это именно то, что теперь следует предпринять. Несомненно.
— Кролик убежал, — сказал Пух.
Оглядываясь назад, мы видим, что первыми Скоробудами в нашей части света были пуритане, воевавшие с природой не на
жизнь, а на смерть, и всё впустую. Они буквально умирали с голоду, пока более мудрые коренные жители не научили их хозяйствовать на земле. Необходимо чередование, говорили они: сначала возделываешь почву, потом даешь ей отдохнуть; в этом году выращиваешь урожай, на следующий год выжидаешь. Но пуритане относились к подобной практике с недоверием и никак не хотели признать необходимость второй половины цикла. В результате непрерывного насилия, совершаемого над некогда плодородной землей на протяжении двух-трех столетий, и последующего окончательного ее истощения синтетическими стимуляторами плодородия мы теперь едим яблоки, имеющие вкус картона, груши, напоминающие пеностирол, а вместо апельсинов — теннисные мячики. А каких иных плодов можно ожидать от земли, которой не дают свободно отдохнуть? Грех, как говорится, жаловаться, но факт остается фактом.
— Послушай, Пух, а ты почему бездельничаешь?
— Потому что денек выдался на редкость хороший.
— Да, это верно, но...
— Зачем портить его?
— Но ты мог бы заняться каким-нибудь Очень Важным Делом, — сказал я.
— Я и так занят важным делом, — сказал Пух.
— Вот как? Каким же?
— Я слушаю.
— Слушаешь? Что?
— Птиц. И вон ту белку.
— И что же они тебе говорят?
— Они говорят, сегодня выдался на редкость хороший денек.
— Но ты это и без них знаешь.
— Всегда приятно убедиться, что кто-то еще думает так же, как и ты, — объяснил Пух.
— Но ты мог бы провести это время с пользой для себя, — сказал я. — Пополнить свои знания — послушать радио, например.
— Слушать вот эту коробочку?
— Ну да. А как ты иначе узнаешь, что происходит в мире?
— Пойду и спрошу кого-нибудь.
— Хм... Я все-таки включу его. Послушай.
«Тридцать тысяч человек погибли в результате авиационной катастрофы, произошедшей сегодня утром над центральной частью Лос-Анджелеса», — объявило радио.
— Ну, и что ценного это говорит тебе о мире? — спросил Пух.
— М-да... Пожалуй, ты прав. Выключим его. А что теперь говорят птицы?
— Что денек выдался хороший, — сказал Пух.
И это истинная правда, хотя Скоробуды, например, слишком озабочены своими делами, чтобы почувствовать это. Кстати, насчет постоянной озабоченности...
Тупоголовые приверженцы упомянутой выше Непобедимой Вездесущей Религии были неспособны оценить красоту рек и озер с прозрачной водой и бескрайних лесных просторов, открывшихся им на новом континенте. Куда там, — и этот зеленый рай, и люди, жившие в полной гармонии с ним, воспринимались пришельцами как нечто чуждое и опасное, стоящее на пути к завоеванию Великой Награды. На уме у них было только одно: как бы раз и навсегда подчинить это себе. Даже петь пуритане не любили...
— Да? — удивился Пух. — Неужели они совсем не пели?
— Я же говорю, Пух: не пели. Им это не нравилось.
— Но если им не нравилось пение, то как же они относились к медведям? — спросил Пух.
— Скорее всего, плохо, Пух. Вряд ли они им нравились.
— Им не нравились медведи?
— Боюсь, что нет. По крайней мере, не слишком.
— Петь они не любили, медведей не любили... Так что же тогда они любили'?
— Я думаю, ничего, Пух.
— Тогда понятно, почему у нас тут все шиворот-навыворот.
И вот от бедолаги-пуританина произошел Неугомонный Пионер, а от него уже Одинокий Ковбой, неизменно исчезающий в лучах закатного солнца в погоне за кем-то по свежим следам. Наш Скоробуд — прямой потомок этих задиристых одиночек без рода, без племени, и, подобно своим предкам, он никак не может успокоиться и найти себе пристанище на этой гостеприимной земле. Несгибаемый и несговорчивый фанатик с крепкими кулаками, он круто обходится с окружающими, с самим собой и со всем миром, который героически пытается выстоять под напором неистощимой скоробудовской энергии.
Ничего удивительного, что любой прогресс мыслится Скоробуду только как борьба, преодоление. Это, как говорится, его пунктик. Подлинный прогресс подразумевает рост и развитие — то есть внутреннее изменение, но этого-то как раз железный Скоробуд и не хочет. Стремление к росту и развитию, заложенное во всем живущем, трансформируется в его извращенном мозгу в вечную борьбу, направленную на изменение окружающих условий (у Скоробуда-преобразователя природы) или общества (у Скоробуда-реформа-тора), — короче, всего вокруг, кроме себя самого. Он постоянно сует свой нос, куда его не просят, и вмешивается во все, включая саму органическую жизнь. До сих пор здравомыслящим людям удавалось как-то сдерживать неукротимые порывы Скоробуда, но все чаще приходится констатировать — подобно родителям гиперактивного ребенка, — что находиться сразу во всех местах одновременно невозможно. Присматривать за Скоробудом — занятие поистине изматывающее.