В дворике полуразрушенного дома царила глубокая тишина. На веревке сохло белье. В тени осевшей стены стояла колыбель. В наспех сложенном очаге тлел хворост. Флеминг позвал, и в дверном проеме появилась Лемка.
— Я приехал, чтобы сказать… — начал Флеминг.
— Не говорите мне, что вы очень сожалеете, — перебила Лемка, отворачиваясь и подходя к бельевой веревке. — И не говорите мне, что это не ваша вина.
— Я не хотел, чтобы за меня пришлось расплачиваться вашему мужу, — пробормотал он.
Она гневно обернулась.
— За вас пришлось расплачиваться всем нам!
— Вы же знаете, что я его любил. Очень любил. Я приехал узнать, нельзя ли что-нибудь сделать… — произнес он умоляюще.
Лемка старалась сдержать слезы.
— Вы сделали достаточно. Вы спасли мир — от последствий собственных ошибок. И думаете, что все хорошо!
— Я старался остановить… — он не договорил.
— Вы старались, а страдали мы. Эта девушка — ваша девушка — была права, когда сказала, что, вы обрекали на гибель всех нас. Поезжайте к ней и послушайте, что она скажет теперь!
— Она умирает.
— Вы и ее убили? — в ее взгляде было больше жалости, чем ненависти. Флеминг не знал, что ответить. Он положил сверток с вещами Абу возле колыбели и ушел.
Вернувшись в поселок, Флеминг кружным путем прокрался в свой коттедж и, достав из ящика бумажные ленты и собственные расчеты, принялся их изучать.
Когда Дауни отказалась помочь ему, он отложил эти материалы, так как знал, что один он бессилен — просто он недостаточно знал биохимию. В лазарете он не был целую вечность, потому что не мог смириться с мыслью о смерти Андре и уже не верил, что у Дауни найдутся силы, время или желание помочь ему.
Дауни теперь обосновалась в административном корпусе в центре быстро сплетенной паутины радио- и телефонной связи, давая указания и советы ученым, занятым производством антибактерий по всему миру. Он не знал, как она справляется с этим и спит ли она когда-нибудь — он давно ее не видел.
Флеминг сидел, угрюмо уставившись на ряды цифр. Потом откупорил бутылку виски и попробовал разобраться в них. Была уже полночь, когда он нетвердым шагом прошел по пустынному двору к лаборатории.
После окончания предварительных опытов большие танки для выращивания культуры были перенесены в административный корпус, где хватало места для всех новых помощников Дауни. В лаборатории теперь царил безжизненный порядок. Флеминг нащупал выключатель. Свет загорелся. Электросеть в основном была восстановлена еще накануне.
Он сам не знал, из каких тайников памяти вдруг всплывали нужные сведения, полученные еще в студенческие дни, а может быть, некоторую роль тут сыграло и виски. Медленно, неуверенно, с пьяным упорством он начал претворять свои расчеты в химические реакции.
Флеминг чувствовал, что идет примерно по правильному пути, но был вынужден с горечью признать, что самые примитивные процедуры прикладной химии были ему, в сущности, не по зубам. Ему не хватало терпения и аккуратности, но упрямство и воспоминание о жалости в глазах Лемки не позволяли ему сдаться. Он не заметил, что электрический свет давно растворился в солнечном, и не услышал, как открылась дверь.
— Ну и кавардак! — произнес голос Дауни. — Во что превратилась моя лаборатория! Что это вы затеяли?
Флеминг сполз с высокого табурета и потянулся.
— А, Мадлен! — сказал он. — Я пробовал синтезировать средство для Андре. Главная цепь как будто получается, но вместо боковых цепей выходит черт знает что.
Дауни оценивающе оглядела плоды его трудов на нескольких столах.
— И не удивительно, — воскликнула она. — Вы настряпали что-то невероятное. Лучше предоставьте заниматься этим мне.
— Но я думал, вам некогда. Я думал, у вас есть время только для мировых проблем.
Дауни, не обращая внимания на его слова, просматривала уравнения.
— Несомненно одно: если в ее крови или гормонах не хватает какого-то химического компонента, его можно возместить химическим же путем. Но у нас нет уверенности, что это именно то, что требуется.
— Но почему? — возразил он. — Это же рецепт нашего электронного начальства!
Дауни задумалась.
— Зачем вам это нужно, Джон? — спросила она. — Вы же всегда боялись ее. Всегда хотели от нее избавиться?
— А теперь я хочу, чтобы она жила!
Дауни внимательно посмотрела на пего, и ее губы тронула улыбка. Она сняла халат, висевший на стене.
— Идите позавтракайте, Джон. А потом возвращайтесь сюда. У меня есть для вас работа.
Они работали в совершенной, почти инстинктивной гармонии, тщательно избегая каких бы то ни было споров — эмоциональных или этических. Они говорили только о невероятных сложностях их работы. Это продолжалось десять дней незначительную часть десяти ночей. Они наспех просматривали сообщения о повышении атмосферного давления по всему миру и о заметном падении силы ветра и тотчас забывали о них.
Опасаясь неудачи, Дауни не сказала Флемингу, что начала делать инъекции Андре еще до того, как проверка была полностью завершена. Этическая сторона вопроса ее не беспокоила: Андре могла умереть в любую минуту.
Флеминг по-прежнему не навещал больную. Он чувствовал, что сможет прийти к ней, только когда станет ясно, что спасительное средство наконец получено. Он знал, что Дауни регулярно заходит в лазарет, но сознательно не спрашивал ее об Андре.
А Дауни, наблюдая медленное улучшение в состоянии своей пациентки, все еще боялась поверить в свою победу. Только когда пришел врач и провел полное и всестороннее обследование больной, она решилась признаться хотя бы себе, что невозможное произошло.
На следующей неделе Флеминг как-то вечером пошел а машинный корпус. Ему требовался помощник-неспециалист, и он пригласил на эту должность Юсела, отчасти чтобы как-то облегчить свою совесть: жалованье было большим, а это могло пригодиться Лемке и ее сыну.
Когда Дауни вошла в зал, Юсел под каким-то предлогом тактично оставил их одних.
— Джон, — сказала она. — Андре здесь.
Флеминг удивленно оглянулся:
— Где?
— За дверями, — Дауни угрюмо улыбнулась его удивлению. — Она выздоровела, Джон. Нам это удалось. Ей больше ничего не грозит.
Сначала ей показалось, что Флеминг вообще решил кичего не говорить, но потом он спросил обиженно:
— Почему вы мне раньше ничего не сказали?
— Я не была уверена, выздоровеет ли она.
Флеминг глядел на Дауни с недоверчивым удивлением:
— Так, значит, вы ее вылечили и сразу же привели сюда — к машине! Как все это просто! Словно продумано заранее, словно мы чьи-то орудия — и только! — Нахмурившись, он отвернулся. — Что мы теперь противопоставим ей? И машине?
— Это зависит от вас, — ответила Дауни. — Я ничем вам помочь не могу. Моя работа здесь окончена. Завтра я улетаю домой.
— Вы не имеете права! — воскликнул он. — Вы не можете бросить меня вот так… когда она опять здесь.
Впервые он просил о помощи. И Дауни ответила мягко:
— Послушайте, Джон. Вы же не ребенок, который прячется за материнскую юбку. Вы считаетесь ученым. Андре не использовала нас с вами как орудия. Это мы поставили мир на грань катастрофы. И это Андре его спасла, — она пошла к двери и сделала знак Андре войти. — Мы еще увидимся перед моим отлетом.
Андре быстро подошла к Флемингу, улыбаясь как счастливая школьница. Она все еще была очень худа и бледна, но не казалась больной. Наоборот, ее переполняла жизнерадостная энергия, придававшая ее красоте какуюто особенную тонкость, и Флеминг против воли оттаял.
— Я просто глазам своим не верю, — сказал он.
— Вы не рады?
— Конечно, рад…
— Вы меня боитесь? Но я сделаю так, как решите вы. Одно я знаю твердо: расстаться мы не можем.
— Тогда уедем отсюда, — Флеминг оглянулся на серую громаду машины. — Только сначала уничтожим ее — и на этот раз основательно. А потом отыщем для себя какой-нибудь спокойный уголок.