Генка помог Даше снять пальто. Он был староста класса и всячески показывал, что он не такой, как все.
— Эх ты, хозяин! — упрекнул он Макара. — Надо же помочь даме раздеться.
«Дама» захихикала и стала поправлять перед зеркалом косички.
— Ничего, не барыня, — грубовато бросил Синицын, хотя ему стало неловко. Он вспомнил, что папа всегда помогал маме снять пальто.
Генка взял у Зины рулон и расстелил его на столе, сам забегал по комнате. Это у него называлось «творчески мыслить».
— Ты, Синицын, будешь рисовать заголовки и карикатуры, — на ходу распоряжался он. — Помнишь, говорил нам, что умеешь рисовать? Поспелова пусть переписывает заметки — у нее почерк хороший. А Зиновий Живцов будет давать темы для карикатур.
Синицын тоскливо съежился. Вот она, расплата: прихвастнул однажды на собрании, что может хорошо писать заголовки и в свое время целые плакаты оформлял (в какое «свое время», он не уточнил). И вот не успел оглянуться, как его избрали в редколлегию.
Макар неуверенно взял карандаш.
— А что ты собираешься делать? — Даша повернулась к Генке.
Тот напыжился:
— Я, как староста класса, буду передовую статью диктовать. Значит, так… — он полистал блокнот. — Заголовок: «От каждого — по книге!».
— Это ты о чем? — не понял Макар.
— Как о чем? Ты что, не в курсе дела? Мы сейчас важную… — он снова заглянул в блокнот, — кам-па-нию будем проводить: собирать библиотечку на общественных началах. Каждый должен принести для нее свою любимую книгу. У тебя, например, какая самая любимая книга?
— У меня? — голос Макара дрогнул. — «Маленький принц».
— Вот ее и принесешь! — решительно приказал Лысюра.
— А другую нельзя? Это ведь моя самая-самая любимая…
Лысюра остановился перед Синицыным и заложил руки за спину:
— Значит, любимую книгу ты хочешь оставить себе, а другим отдать то, что тебе не нужно? Живцов, запиши это для карикатуры.
Макар возмутился:
— А ты сам какую принесешь?
— Я? — Лысюра вытащил блокнот из-за спины и по складам прочитал: — «Роль профсоюзных организации в развитии горнодобывающей промышленности». Один рубль пятьдесят одна копейка стоит.
— Что? — Макар даже задохнулся. — Это твоя любимая книга? Да врешь ты все! Мы же знаем, что ты только про шпионов и читаешь.
— Про шпионов это я так читаю. — Лысюра отвел глаза. — А вот эта книга стоящая. Рубль пятьдесят одна копейка.
— Да что ты заладил: рубль пятьдесят одна, рубль пятьдесят одна! Вот, — Макар метнулся к полкам с книгами, — «Кулинария»! Два рубля семьдесят копеек! Могу отдать вместо «Маленького принца», мама все равно в нее не заглядывает…
В это время послышались глухие всхлипывания. Это смеялся Зина Живцов. Потом захихикала Даша.
— Чего смеетесь? — оторопел Синицын.
— Ой, не могу… хы-хы-хы, — давился Живцов. — «Кулинария»! Кто же ее читать будет?
— А кто будет читать эту… как ее? — Синицын нацелился пальцем в Генку.
— Эту-то! Еще как будут! Вон Живцов уже изъявил желание, «забил» очередь. Правда, Зина? — не сдавался Лысюра.
— Твою книгу тоже никто читать не будет, — спокойно возразил ему Живцов. — И не ври, пожалуйста, ничего я не «забивал».
— Ага, значит, подводишь друга. Ну ладно, попомнишь меня, Зиновий. Твое мнение какое, Поспелова?
— Мое мнение такое, — тихо сказала Даша, — чтобы все было без обмана, пусть каждый приносит хорошую книгу.
Пока шла перебранка насчет книг, пока Лысюра диктовал передовую, Синицын совсем забыл о мышонке. Он с интересом смотрел, как старательно выписывала Поспелова статью Лысюры: «Отличница! Пишет — залюбуешься!»
— Не дыши в затылок! — передернула плечами Даша, и Макар передвинулся к Живцову. Тот быстрыми движениями карандаша набрасывал карикатуру. На бумаге постепенно вырисовывался испуганный толстый человек, который, озираясь, прятал в шкаф книги.
— Кого это ты рисуешь? — настороженно спросил Синицын.
— Это пока еще никого, — произнес тот многозначительно. — Но потом подпишем фамилии тех, кто пожадничает.
Наконец передовая статья была готова, карикатура закончена и наступила очередь Синицына писать красочными буквами в верхней части газеты «Пионер № 1».
С тяжелым вздохом Макар вооружился карандашом и, согнувшись, замер над листом бумаги. Тут он заметил под острием карандаша какую-то соринку. Он отложил карандаш и стал тщательно сметать с бумаги незримую пыль.
— Мусор тут, понимаешь, — бормотал он, оттягивая время и мучительно соображая, как отвертеться от своего же вранья.