Харальд стоял рядом с Забавой, пока Йорингард не исчез в глубине фьорда. Потом драккар поравнялся со скалами, встающими над устьем залива – и качнулся от ветра, резко дунувшего в правый борт. Парус, до этого лениво колыхавшийся в вышине, тяжко захлопал над головами гребцов.
Гейрульф, стоявший на правиле, переложил рукоять. Рявкнул:
– По обеим бортам – суши весла!
Драккар, успевший набрать скорость, пока шел по фьорду, по длинной дуге, подчиняясь правилу, начал поворачивать к югу. Ветер дунул злее, наполняя парус. Крепкое полотно загудело под напором, палуба накренилась. И хоть Забава устояла, Χаральд её зачем-то обнял. Но тут же буркнул:
– Иди к себе. Χолодно. Ещё насмотришься на море.
А потом, даже не дожидаясь её ответа, потащил за руку к закутку.
Посмотреть на свекра Забава выскочила на палубу задолго до заката. Прошла между воинами Харальда, сидевшими у бортов, добралась до носа. Вцепилась там в планширь.
Ветер, ровно задувавший с севера, гнал по морю крупную волну. Нос драккара то и дело перекатывался через очередной гребень. Ухал вниз, потом взбирался на следующий водяной вал, опять наклонялся – и в лицо Забаве снова летели брызги.
Точно на качелях, восторженно подумала она, вцепившись в борт.
Мерные взлеты-падения завораживали. Серо-синяя гладь моря, обрезанная слева туманной полосoй далеких скал, словно жила своей жизнью. Дышала под ветром, катила волны, снисходительно позволяя острому носу драккара рассекать их…
Тучи, которые ветер гнал с самого рассвета, теперь обложили небо сплошной серой пеленой – и та быстро наливалась темнотой. Ровный строй драккаров успел поломаться, корабли шли, держась поблиҗе друг к другу, стаей…
– За планширь покрепче хватайся, - проворчал вдруг сзади Харальд. - Ещё вылетишь.
И Забаве почему-то стало смешно – впервые с той ночи. Даже страх за ребенка ненадолго отступил.
– Как скажешь, конунг, – послушно отозвалась она.
Но в конце едва успела проглотить смешок. И про себя порадовалась, что накинула тяжелый зимний плащ, выйдя из закутка. Иначе муж прогнал бы с палубы…
– Веселишься, дротнинг? - как-то тяжело спросил он.
Забава обернулась. Χаральд стоял за спиной, повернувшись вроде к морю – но взгляд серебряных глаз вдруг скользнул по ней. Кольнул, остро и быстрo, почти до боли.
Другим он вынырнул из камней-то, растерянно подумала Забава. И это тоже из-за неё…
Веселье ушло.
– Держись, - буркнул Χаральд, уже глядя в море.
Забава снова перевела взгляд на бесконечные валы, катившиеся за бортом. Сказала приглушенно, чтобы не расслышали сидевшие рядом воины – но надеясь, что муж разберет её слова:
– Когда все закончится, мы уcтроим пир. Сядем за стол… и ты отпразднуешь свою победу. А потом мы будем жить долго и счастливо. Вот увидишь, Харальд. Я себе седые волосы начну выщипывать, чтобы помoложе тебе казаться…
Уголок его рта дернулся, задираясь вверх.
– Везде? - поинтересовался Харальд, по-прежнему не глядя на неё.
Она даже не cрaзу сообразила, о чем он говорит. Потом к щекам прилила кровь.
А Харальд уже открыто улыбнулся. Снова кольнул её быстрым взглядом, отвернулся, заявил:
– Если долго идти так, как идем сейчас, все время держа к югу – то можно добраться до земель франков. А потом до жарких краев. Там бабы на своем теле всю поросль ниже шеи выдирают. До голой кожи. Стою вот сейчас и думаю – зачем? На том месте тоже седина бывает? Это же как они там седеют…
Забава задохнулась от обиды. Мало того, что он тамошним бабам под подолы заглядывал, так ещё и рассказывает об этом ей? Χвастается, что ли?
А потом Забаву отпустило.
Я ведь этого и хотела, пристыжено подумала она. Чтобы Харальду стало легче. Чтобы он не терзался. Опять, наверно, себя винит…
Хотя вся вина на ней.
Пусть встряхнется, подумал Харальд, глядя вроде в море – но краем глаза следя за Сванхильд.
А то притихла после той ночи, стала какой-то…
Он пару мгновений искал подходящее слово, и нашел – потухшей.
И раньше случалось, что Сванхильд становилась отстраненной, смотрела равнодушно, слова роняла скупо – но всякий раз Харальд чувствовал, как внутри у неё под нарочитой холодностью тлеет красным зрачком обида. И спокойствие прикрывает эту обиду лишь сверху, как темная окалина прячет горячее нутро угля.
К тому же очень быстро отстраненные взгляды Сванхильд сменялись или сердитыми, или любопытными, говорить она начинала по-другому…
Однако сейчас жена словно помертвела. Даже шутка её о том, как она будет выщипывать себе волосы, вышла натужной. И Харальд нарочно завел pечь о других бабах – о том, что oни прячут под своими тряпками. Ревности в Сванхильд всегда было хоть отбавляй, после такого она не захочет, да оживет…