После завтрака они с женой пойдут на пляж. Он будет плавать и загорать, а Татьяна – больше загорать, прячась под зонтиком. И так им будет хорошо вдвоем! Господи, как же мало времени они с женой проводят вместе! Все работа, работа, работа… А потом – быт, хлопоты: в магазин сходить, машину-старушку подлатать, да мало ли что! Домой придешь, поужинаешь – и спать. Даже на выходных работать приходится. А куда деваться, если следователей не хватает? И Татьяна всегда занята: работа, домашние дела, ребенок. Крутится целыми днями, как белка в колесе, и устает, бедняжка, но не жалуется, только иногда, когда совсем забегается, просит, чтобы он за дочкой приглядел, позволил ей немного отдохнуть. Так вся жизнь и проходит. А ведь он еще не старый – ему всего-то тридцать шесть лет, а что его по имени-отчеству зовут, так это потому, что так полагается, чай, он – процессуальное лицо, а не черт в ступе. И жену свою Татьяну он любит, она у него красавица: кровь с молоком, коса – золотом и нос в веснушках. Тихомиров представил, как вечером на набережной они с женой будут любоваться закатом; ветер будет играть ее распущенными по круглым плечам волосами, нахально норовя забраться под шелк длинной юбки. Он обнимет ее и неторопливо поцелует в малиновые губы. Они будут целоваться, как подростки, ничуть не стесняясь окружающих, и, распалившись, отправятся в номер, чтобы провести незабываемую ночь.
Кофе еще плескался в чашке с профилем Ахматовой, на блюдце остался недоеденный кусочек сыра, когда в дверь постучали. Илья Сергеевич очень не любил, чтобы его тревожили, когда он ест, но почему-то всегда посетители появлялись именно в это время. Он тогда отодвигал тарелку, недовольно глядя на визитера. Чаще всего во время трапезы заявлялись опера. Им всегда было некогда, и поэтому плевать они хотели на ворчание Тихомирова – поворчит и перестанет. Знают, что он не злобный, и этим пользуются.
Илья Сергеевич сделал последний большой глоток и произнес: «Входите». Но вместо оперативного работника на пороге, стесняясь и переминаясь с ноги на ногу, появилась Клариса Дьячкова. В серой кофточке и все в той же юбке-«карандаше», с гладко зачесанными волосами, она нервно теребила потрескавшуюся ручку громоздкой сумки.
– Извините, – произнесла женщина. – Вы меня вызвали на полвторого, но у меня работа… Я подумала… если вы не возражаете, мне было бы удобнее прийти сейчас.
Следователь заглянул в открытый ежедневник. Действительно, он пригласил на сегодня Дьячкову. Правда, сначала он рассчитывал получить от оперов по ней кое-какие данные, так и беседовать сподручнее. Но раз уж пришла, не выгонять же.
– Проходите, – указал он на стул.
Клариса Владимировна уселась и уставилась на Тихомирова своим немигающим змеиным взглядом. Они уже беседовали в ее квартире в день убийства. Тогда разговор получился поверхностным, на ногах и в спешке. Теперь следователю предстояло допросить свидетельницу детально. Он начал издалека, затем задал ей те же вопросы, которые уже не раз задавал и он сам, и оперативники. Дьячкова смиренно повторяла ответы, немного путаясь и сбиваясь от волнения. Понемногу женщина успокоилась, манеру выдавать фразы по одной оставила и говорила в терпимом темпе. Как догадался Тихомиров – из-за того, что она торопилась на работу.
– Малунис к вам приехал во вторник, а в понедельник его убили. Вспомните, что-нибудь необычное происходило в течение той недели, что он у вас жил?