На короткий миг ему показалось, что занавеска слегка дрогнула и за окошком мелькнула какая-то тень. Сойдя с асфальтовой дорожки и встав прямо на газон, под самым балконом Беркутовой, Вороновский широко улыбнулся и, поражаясь собственной смелости и отчаянности, во весь дух закричал:
— Ира! Я тебя люблю!!!
Давно забытое ощущение окрылённости и бесшабашной молодости было потрясающе чудесным; голова его, будто от сладкого терпкого вина, моментально закружилась, а сердце, почти выскочив из грудной клетки, сбросило оковы и будто стало существовать отдельно от него самого.
— Ира! — продолжал кричать он. — Я тебя люблю! Слышишь?
Ира как была без тапочек, в фартуке, наброшенном поверх платья, выскочила на балкон и с сияющими от счастья глазами, на всякий случай внушительно сдвинув брови, проговорила:
— Вороновский! Что ты так кричишь? Все мирные жители близлежащих домов могут подумать, что начался пожар или, того хуже, Третья мировая. Иди домой, не хулигань!
— Нет, буду! — упёрся Лев. — И ничегошеньки ты с этим не поделаешь. Пусть все твои соседи знают, как сильно я тебя люблю! Скажи, что ты любишь меня не меньше, тогда прекращу, а то, ты меня плохо знаешь, я могу раскричаться ещё громче!
Видя, что она улыбается, полагаясь на его благоразумие и манеры поведения, соответствующие — увы! — уже немолодому возрасту, и не верит его лихим обещаниям, Лев картинно набрал в грудь побольше воздуха и, стараясь произвести как можно больше шума, что есть силы закричал:
— Ира-а-а-а-а-а!!!
Из соседних окон стали выглядывать люди. Увидев незнакомого мужчину с букетом, они удивлённо улыбались и тактично исчезали за шторами, и только робкое шевеление гардин говорило о том, что зрители не покинули арену представления, а просто затаились, став невидимыми в ожидании второго акта спектакля.
Солидный мужчина, до этой минуты спокойно куривший субботнюю трубочку на балконе напротив и онемевший от непонятных и крайне непривычных вещей, происходящих практически у него под носом, сначала растерялся, не зная, как в таких случаях полагается поступить добропорядочному канадцу. Первым его побуждением было вызвать полицию и пресечь беспорядки, творимые странными нарушителями спокойствия — пусть государственные службы разбираются с этим, но потом он вдруг передумал и, заинтересовавшись продолжением, пошёл даже на то, что принёс на балкон табуретку, не зная, надолго ли затянется эта комедия и сколько времени ему ещё потребуется стоять на ногах.
Постучав трубкой о край специального мусорного контейнера, прикреплённого к стенке балкона и защищённого от дождя навесом, он набил свежего табака, поправил сползшую с плеча бретельку белой майки и прочно обосновался на импровизированном кресле зрительного мини-зала, приготовившись к длительному сеансу.
— А ты, оказывается, орёл! — посмотрела с балкона вниз Ирина. — Не знала, что ты такой отчаянный! Вроде в Москве тихоней был, а в Оттаве разбезобразничался вконец. Лучше подумай хорошенько и поднимайся наверх, а то соседи разнервничаются и с перепугу сюда полицию вызовут, и придётся нам с тобой, Лёвушка, до самого твоего отлёта в участке куковать.
— Так ты меня любишь?
— Люблю, конечно, — засмеялась она.
— Я не расслышал.
— Люблю, — чуть громче произнесла Ира, опасливо поглядывая по сторонам и улыбаясь во всё лицо. — Ты у меня просто ненормальный! Тебе же не семнадцать!
— Какая разница, — восемнадцать! — серьёзно возразил он. — Я так и не расслышал, что ты мне перед этим сказала. Прости, но во избежание дальнейших безобразий с моей стороны тебе придётся повторить это громче, специально для меня.
Ира, покраснев, сделала над собой усилие и чуть громче проговорила:
— Вороновский, я тебя люблю! Это всё?
— Нет, ещё не всё, — не сдавался он, от всей души наслаждаясь её смущением.
— А что ещё?
— У тебя, случайно, нигде не завалялось верёвочной лестницы, а то входить в дом к даме сердца, да ещё с таким букетом, нажимая банальную комбинацию кодового замка, как-то неловко. Ты как считаешь? Или водосточная труба не хуже?