— Ну, Михаил… он всегда занят. Ну и вообще, вы же знаете этих мужчин. Они совсем, совсем не ценят семейные узы. Это мы, женщины, хранительницы домашнего очага… вот я и подумала, что мы с вами, две женщины, лучше найдем общий язык. Мы больше дорожим семейными ценностями…
— Ах, ценностями! Вот ты о чем! — оживилась Анна Ильинична.
— Но я не в том смысле…
— А в каком же?
— Вот, кстати, я испекла для вас пирог с лимоном. К чаю. Это мой фирменный, семейный рецепт. Он хранится в моей семье уже несколько поколений… передается от матери дочери или даже от бабушки внучке… — С этими словами Эльвира положила на стол пакет в шуршащей бумаге, развернула его.
— Несколько поколений? Надо же! Так он, должно быть, уже давно зачерствел!
— Ах, вы неправильно меня поняли. Я имела в виду не сам пирог, а рецепт…
— Ах, рецепт! А не такой ли точно пирог я видела в пекарне на углу? Кажется, он называется «Большие надежды»…
— Ах, что вы! — Эльвира покраснела. — Ничего общего! Я же говорю — это мой фирменный рецепт.
— Впрочем, это неважно. Давай выпьем чаю, раз уж ты принесла пирог. Ты ведь не откажешься от чашки чаю со старухой?
— Конечно! Я очень рада!
Анна Ильинична поставила на круглый столик две синие фарфоровые чашки с золотыми узорами, нажала кнопку на электрическом чайнике и искоса взглянула на гостью:
— Кстати, о семейных ценностях… я тут разбирала свои вещи и нашла кое-что очень интересное. Ты ведь натуральная блондинка?
— Да, конечно… — Эльвира снова вспыхнула.
— Так вот, я думаю, что это тебе должно подойти…
С этими словами Анна выдвинула ящик туалетного столика и достала оттуда бархатную коробку.
Глаза Эльвиры загорелись, как тормозные огни автомобиля, она не смогла с собой совладать.
— Ты посмотри, посмотри! — усмехнулась Анна Ильинична.
Эльвира осторожно открыла коробку, при этом руки ее дрожали.
И сердце у нее взволнованно забилось.
В коробке на черном, как осенняя ночь, бархате лежали брызги южного моря… капли лазурной, оглушительной синевы…
— Это малая парюра, — проскрипела старуха, наслаждаясь впечатлением, которое произвело на Эльвиру содержимое коробки. — Сапфиры и бриллианты. Как видишь, серьги, браслет и перстень. Бриллианты, правда, небольшие, но сапфиры очень даже ничего. Те, что в серьгах, по четыре карата. Другие поменьше.
— Это… это мне? — пролепетала Эльвира, с трудом справившись с дыханием.
— Тебе, тебе, милочка! — проговорила тетка снисходительно. — Ведь ты ко мне пришла, проведала одинокую старуху… хотя ты мне, в общем, не родня, но все же парюра в семье останется…
Она быстро и внимательно взглянула на Эльвиру:
— Ведь она останется в семье? Ты ее не продашь? Не пустишь по ветру? Я могу на тебя надеяться?
— Ну что вы, тетенька… конечно, тетенька… как вы могли такое подумать!
— Смотри у меня!
Едва Эльвира покинула гостиничный номер, прижимая к груди коробку, в дверь снова негромко постучали.
— Ну, кто там еще… — недовольно пробормотала Анна Ильинична и повторила громче: — Кто там? Горничная? Я никого не вызывала! Я вообще просила сегодня меня не беспокоить!
Она прекрасно помнила, что просила вчера всех этих, с позволения сказать, родственничков нанести ей визиты, но решила притвориться беспамятной старухой, так проще.
— Никого не принимаю! — снова закричала она.
Дверь тем не менее открылась, и на пороге появились две женщины — опирающаяся на суковатую палку старуха в темном платке и особа помоложе, с водянистыми рыбьими глазами и узкими, бледными, жалостливо поджатыми губами.
Старуха вцепилась скрюченными пальцами в плечо своей рыбоглазой спутницы, оглядела комнату неодобрительным взглядом и громко спросила ее:
— Куда это мы пришли? Где это мы? Кто это? Варвара Петровна из собеса?
Спутница покосилась на нее испуганно и проговорила вполголоса, но вполне слышно:
— Мама, не начинай! Ты же мне обещала!
— Ты говорила, что гулять пойдем, на нашей скамейке посидим, будем песни петь, а сама куда меня притащила? Что это за ведьма раскрашенная, как покойница?
— Мама! — Дочь не слишком уважительно дернула ее за руку. — Прошу, замолчи!
Затем она повернулась к Анне Ильиничне:
— Здравствуйте, тетушка!
— Садитесь! — не столько предложила, сколько приказала хозяйка номера, указав на два стула, и, внимательно приглядевшись к посетительницам, проговорила, скривив губы в некое подобие снисходительной улыбки:
— Это, значит, Вера… Мало изменилась! А ты, милочка, кто такая? Что-то я тебя не признаю!