Ночь осветилась лучом маяка из Мунлайт-бей. Луч возвращался снова, снова и снова. В детстве отец – в редкий час, когда не был занят работой, – рассказал нам с Изабель историю маяка. Помню даже имя человека, который был тогда смотрителем, – господин Дипак: его жена узнала, что он ей изменял, бросилась с маяка и разбилась о скалы. Господин Дипак давным-давно умер, а маяк так и стоит, одинокий морской страж, оставшийся на древней вахте даже в наш современный век.
Я вернулся в комнату и попытался уснуть. Как всегда, в ту ночь я попросил, чтобы мне приснился Эндо-сан.
На следующее утро, в отличие от всех утр последних пяти лет, я решил возобновить тренировки. Отыскал в одном из шкафов свою ги, аккуратно выглаженную Марией. Это был мой любимый комплект, и, когда я его развернул, ноздри защекотало от легкого запаха пота, который никогда нельзя полностью отстирать.
Когда я занялся преподаванием, то превратил две комнаты на первом этаже Истаны в додзё[7], «место, где ищут Путь». Пол был застелен японской сосной, отполирован до блеска и покрыт татами. В токонаму, алтарь в маленькой нише с портретом О-сэнсэя Уэсибы, каждый день ставили вазу со свежими лилиями. Зеркальная стена отражала ряд высоких стеклянных дверей, открывавшихся на газон и на море за ним.
Я набирал не больше десяти учеников и наблюдал, как они переходят из дана в дан и открывают собственные школы. Мы часто ездили на семинары и конгрессы по всему миру, проводили показательные выступления и мастер-классы и учились у других мастеров. Время от времени бывшие ученики звонили мне и уговаривали вернуться. Но я отказывался, отвечая, что покинул реку и озеро, перефразируя кантонское выражение «той чут кон ву», которым описывают воинов, по своей воле покинувших свой жестокий мир, чтобы обрести покой.
Сев в позу сейдза – пятки под ягодицами, – я приступил к медитации. Лицо грелось в тепле утреннего солнца, и ко мне медленно приходил покой. Через двадцать минут я взял боккен[8], вытянул его вровень с полом, держа в обеих руках, и поклонился О-сэнсэю. Потом поклонился самому деревянному мечу и принялся за удары. Боккен используется для тренировок, когда настоящий меч-катана непрактичен и опасен. Но это не значит, что деревянный меч бесполезен как оружие. Некоторые знакомые мне фехтовальщики предпочитают его металлическому клинку, и Миямото Мусаси[9], «Святой меч» Японии, был известен тем, что отправлялся на поединки, вооружившись двумя деревянными мечами, и противостоял катане.
Мой боккен длиной около трех с половиной футов изготовил мастер с Сикоку, славившийся умением обрабатывать кедр. Когда-то моя ежедневная тренировка состояла из пяти тысяч ударов: меч входил наискось в макушку противника, разрубая верхнюю половину туловища и разделяя его пополам – от левого плеча до правого бедра, руки двигались без помощи мысли, нанося удары так точно, что дерево вспарывало воздух без малейшего шороха. В это утро я сбился со счета на двух тысячах, но тело знало, что делать, и я доверился ему, не видя ничего, но осознавая все. Глаза наполнились светом, существо наполнилось легкостью, воплощая принцип, который я в себя впитал: «Неподвижность в движении, движение в неподвижности».
Закончив, я обнаружил перед собой Митико в тренировочной форме. Вытянув меч вперед и поклонившись ему, я вернул его на деревянную подставку. Мы вели бой молча, единственным оружием были наши руки. По старшинству дана я настоял на роли нагэ, того, кто защищается и совершает броски. Как атакующему, укэ, ей пришлось довериться мне в том, что я не нанесу ей травму и не переусердствую с силой. Эндо-сан всегда говорил, что доверие между ведущими бой партнерами – основа обучения айкидо, потому что оно позволяло укэ бесстрашно нападать с силой, необходимой для совершенствования техники.
Она вела бой очень умело, ее укэми[10], падения, были мягкими и грациозными; казалось, что ее руки не ударяют о татами, принимая на себя силу моих бросков, а нежно гладят его – так лист касается земли перед тем, как снова воспарить при малейшем дуновении ветра. Ей было далеко до моего уровня, но лишь очень немногие могут со мной равняться. Меня обучал мастер, и мне довелось применять знания на практике. В свою очередь, я стал сиханом – учителем учителей. Разве не так должно быть по законам мира?
9
Легендарный ронин (1584–1645), считается одним из самых искусных фехтовальщиков в японской истории, изобрел технику боя с двумя мечами, автор «Книги пяти колец» о тактике, стратегии и философии военного искусства.