В голове у Марьи тонко зазвенело. Послышался звук пересыпающегося песка. Гулко заухало, будто сердце застучало прямо в голове. Колдун! Он здесь. Поблизости. Скачет сюда. Все сильнее этот стук молоточков, все ближе тот, кого Марья ждала столько времени. Нужно быть аккуратнее. Ондрюша, в кругу с медведем должен быть очень осторожен, а еще ему приходилось вертеть головой, чтобы увидеть скачущего всадника. Наконец, всадник был замечен он сбавил галоп на спокойный шаг и медленно подъезжал к группе людей, окружающих государя. Они приветствовали его взмахами рук, значит он им очень хорошо знаком. Ондрюша совмещая бой и наблюдения сильно сдал. От напряжения у него начало перехватывать дыхание и заструился ручьями пот. Марья выдохнула и дала великану волю продолжать, лишь вслушиваясь в голоса, доносившиеся от небольшой группки, точнее от одного человека, того, что стоял сейчас в непосредственной близости от государя протягивая тому депешу. И именно сейчас он освободил царя от сущности, чтобы она передала собранную для него энергию. Невозможно ничего предпринять. Сейчас она бессильна. Великан не может покинуть круг. Отчаянье заливало ее. Она внимательно смотрела на лицо колдуна. По его лицу будто прошла волна. Глаза дернулись и закатились, он с трудом удержал равновесие. Его подхватили под руки, но через несколько секунд он справился, выпил из протянутой кем-то, кажется Багаевым, кожаной фляжки. Второй раз колдун ускользает от нее. Вот она уже почувствовала, как сущность вернулась к царю, потому как разум царя сразу затуманился. Вот всадник, поклонившись государю, снова оседлал коня и развернулся чтобы ускакать прочь, но остановился. Развернулся. И недоуменно уставился на великана. Марья смотрела на него в упор посылая ему всяческие проклятия, хотя и знала, что сейчас это бесполезно. Ох, как бы она хотела остаться с ним наедине до того, как он высосал сущность. Или до того, как она проскакала в обозе много недель, находясь далеко от своего тела, из-за чего не имела сейчас возможности воспрепятствовать ему. Колдун понял, что кто-то за ним следит. Он чувствовал ее, но не мог понять откуда исходит угроза. Немыслимая энергия, которую он только что получил, помогала ему чувствовать то, в чем он не разбирался. Он смотрел на великана, ощущая волны ненависти, исходящие от его открытого пристального взгляда. И тут, медведь, изнуренный долгим боем и увидев, что соперник замер, вложив всю свою мощь в этот удар замахнувшись толкнул великана лапой, оставив в теле противника глубокие длинные борозды, сразу наполнившие воздух упоительным запахом свежей крови. Одурев от сладостного предвкушения, медведь бросился снова, но Ондрюша, пришедший в себя и крепко разозлившийся, хватил медведя кулачищем в висок. Послышался треск. Медведь осел, замотал головой, будто пытаясь сбросить наплывающую на него пелену, и прикрыл лапой нос. Пошатывающийся, истекающий кровью Ондрюша сделал шаг вперед и снова замахнулся здоровой рукой. Медведь попятился, низко наклоняя голову и беспрерывно ею мотая из стороны в сторону. Отфыркиваясь сел на задницу, вытянув лапы, как человек. Снова поднялся и стал пятиться. Со всех сторон раздался дружный хохот и поздравления победителю. Медведя легко увели восвояси. Он и не думал сопротивляться, лишь так же мотал головой, будто сокрушаясь своему поражению.
– Покормите его досыта! – крикнул вслед Ондрюша, терпеливо сидя, пока ему промывали рану на предплечье. Он и сидя на две головы возвышался над своим лекарем.
А мимо текла расходящаяся по палаткам толпа, из которой каждый норовил поздравить победителя, прикоснуться к нему и подбодрить.
– Григорий Лукьяныч! – окликнул Ондрюша, сопровождающего государя в царскую палатку, Скуратова.
Малюта обернулся, вопросительно глядя на богатыря. Иван Васильевич тоже остановился и выжидательно смотрел на обоих.
– Ну, чего тебе, Ондрюша? – ласково спросил Скуратов.
– Так ведь награду за победу бещал, Григорь Лукьяныч, – просительно пробасил великан.
– Так ведь и не соврал! Смотри как ославился-то. Сам государь на тебя смотрел да нахваливал. А вон почитатели твои небось уж песни складывают.
– Григорь Лукьяныч, – извиняющимся тоном сказал Ондрюша, – так мене за победу горшок мазуни бещали.