Стрелять я не торопился, хотя рискнул и оптику навёл на пулемётчика, залёгшего прямо на дороге справа за танкеткой, прикрыв большую часть тела гусеницей.
'Чёрт, нужно озаботиться каким-нибудь защитным амулетом, чтобы личные защиты остались в качестве последнего шанса', - подумал я.
Спустить курок я всё никак не решался. Не находил в себе сил убить человека. Отговаривался, что тратить бесценный артефактный снаряд на простого солдатика — это круто.
Вот так мы и лежали, всматриваясь друг в друга. Примерно спустя минуту после того, как я поменял позицию, немцы зашевелились. Двое отползли в лес и только там встали на ноги. Двигаясь на полусогнутых и прячась за деревьями, они стали обходить место, где видели меня в последний раз. А ещё один, выглядевший самым старшим и опытным, держа в левой руке винтовку, а в правой невесть откуда взятый револьвер, перекатился на мою сторону дороги и ловко заскользил между кустов и деревьев. Он прошёл рядом со мной в трёх метрах. У меня руки чесались приложить его огненным шаром или хотя бы оцепенением, но сдержался.
Через пять минут, прочесав окрестности дороги, немцы вернулись к своим машинам. Опытный перед этим осмотрел мой велосипед, брошенную 'мосинку'. Транспортное средство брезгливо бросил в кусты, а вот карабин и патроны бережливо прибрал.
— Зараза, уйдут же, — прошептал я, не сводя взгляда с врагов, которые быстро заняли места в танкетке и мотоциклах и собрались уезжать. Нужно было стрелять, а сил переступить через себя не было. Слишком сильно было вбитое государством воспитание, точнее, заложен страх перед наказанием за тяжкое преступление — убийство. Я отложил штуцер, вытер вспотевшие ладони о рукава пиджака и вновь приник к прицелу. — Чёрт, чёрт, чёрт…
Бах! Бах!
Первым выстрелом я попал в танкетку. Пуля в стволе стояла с рунами электричества и по боевой машине, усеянной крупными заклёпками, во все стороны разбежались голубые 'змейки'. Саму машину с силой толкнуло в противоположную от меня сторону. Оба седока — пулемётчик и водитель, бессильно опали в люках.
Вторая пуля была с огненным заклинанием и когда попала в мотоцикл, тот в одно мгновение вспыхнул. Раздался страшный человеческий крик и тут же стих. Последний мотоцикл резко стартанул с места и вдруг… вломился в кусты, уходя с открытой прямой дороги, где их спины так хорошо смотрелись бы на мушке.
— Умные, да? — разозлился я, нервно перезаряжая штуцер, потом вскинул тот к плечу, выругался и опустил его. — Гады.
Эта парочка ушла, оставив мотоцикл и тела своих товарищей. Догонять их я не стал, просто боялся, что не смогу вновь заставить себя стрелять по людям.
В качестве трофеев мне достались два 'каровских' карабина, два пулемёта МГ-34, два пистолета, кинжал и три штыка к карабинам. Четыре ранца с боеприпасами, разным тряпьём, парой сапог 'сорок последнего размера' и продуктами. Шнапса не было, а ведь в каждой книге или фильме обязательно показывается среди вещей немецких солдат бутылочка или фляга с этим напитком.
Когда всё это увязал в один свёрток и вскинул на плечо, то закряхтел: тяжело. Тут одних патронов было килограмм на шесть, плюс четыре гранаты. Но бросить всё это было выше моих сил. Это же первые мои трофеи, ну, как с ними расстаться? Я испытывал такой подъём духа пополам с жадностью и кровожадностью, что сейчас мог легко убить сбежавших фашистов. Вот что жаба и хомяк могут сделать с миролюбивым человеком.
Возвращаться в Пинск я передумал, решив вместо этого двигаться к фронту. Всё равно в городе делать мне с таким арсеналом нечего. По такой тёплой погоде я могу устроиться в лесу в шалаше или палатке (две накидки из камуфляжной ткани мне достались в ранцах).
К счастью, настолько экстремальным способом 'развлекаться' мне не пришлось. К вечеру я наткнулся на небольшую деревеньку из двух десятков домов. Завалинки из плетня, засыпанные вроде как землёй, стены из почерневших отесанных бревён с мхом и пучками соломы в щелях, небольшие низкие окошки и высокие крыши, покрытые толстым слоем старой тёмной соломы, прижатой длинными лесинами и горбылём. Ну, и кирпичные трубы над ними, как же без них.
Жителей там не было, вообще ни единой живой души. Видимо, все сбежали перед наступающим фронтом, помня, что здесь было четверть века назад. Ну, мне это только на руку. Жаль только, что деревенские забрали из домов всё! Даже шпингалеты, дверные ручки, щеколды с калиток, где стояли металлические. Посуду вынесли до последней ложки и треснутого чугунка. Удивительно, как оставили стёкла в рамах.
Устроился я в самом чистом и светлом доме, соорудив себе из соломы, обнаруженной в одном из сараев, и накидок удобную мягкую кровать. Продукты у немцев оказались не самого высокого качества, хотя имелось даже сало. Вот только судя по целлулоидной обёртке с бумажкой, где что-то было написано по-немецки, сало было частью сухпайка, а не экспроприировано у селян. Отсюда и вкус не ахти. А уж про галеты, которых набралось немало, я промолчу. Их только от великого голода можно есть. В общем, опять пришлось воспользоваться заклинанием для создания пищи. Она повкуснее будет. И голод утоляет хорошо, и выдает ровно столько калорий, сколько требуется едоку, так что с неё никогда не располнеешь. Прямо реклама-мечта для диетологов.