— Кто меня спас?
Вместо ответа девушка в белом халате и с планшетом в руках резко обернулась. На пороге стояли таны. Только как вошли и когда дверь открыли не слышал никто. Но мой последний вопрос услышали точно.
— Тан Ласкис, мое уважение, — пролепетала девушка.
А в мое сознание ударилась новая мысль, а точнее проговоренная фамилия. Ласкис? Вице-президент? Он то что делает в моей палате?
— Вы свободны, — отпустил он девушку.
В это время я рассматривала гостя как в первый раз. Я его видела на плакатах, на видео-обзорах, в новостях. Наверное, все его видели только таким образом. Строгий костюм сидел как влитой, белоснежная рубашка, темный галстук. Интересно он каждый раз в галстуке? А еще его ботинки. Чем то они привлекли мой взгляд. Их блеск наверное. И ассоциация с этим блеском, когда совсем недавно я видела их среди грязи, пепла и мусора. Именно он разглядел на пустом поле после боя мою девочку… И скорее всего объявил охоту на них.
Удачную охоту, с горечью напомнил внутренний голос.
— Хотите знать кто спас человека? Пустышку? Невежу?
Он обладал тяжелым голосом, таким, который давил в эту самую мягкую теплую кровать. Хотелось даже прикрыться одеялом. Но последние слова были хуже пощечин.
Но я их слышу не в первый раз, так с чего мне так обидно? Может потому что он отец Итана? Который ни разу не проведал меня.
Я знала, что он мог бы это сделать. А еще я думала о нем все время с моего пробуждения. Хотелось поговорить. Открыто и искренне, не тая в себе ничего. В душе накопилось так много, о чем хотелось спросить. Хотелось просто увидеть его и удостовериться, что он не пошел на тот бой.
Если моего дома нет — это могло означать два пути. Таносы не прилетели на бой и океан поглотил еще пару километров вокруг. Тогда последние слова сумасшедшой таноски мне просто показались. Или же они прилетели, но океан все равно получил свой кусок. Только еще и с кровью.
Почему-то меня тянуло увидеть Итана и отряхнуть пустые, но навязчивые мысли.
Я пропустила момент, когда Ласкис старший приблизился. Зацепил взглядом мою фигурку, сжавшуюся в подушку и не отпускал.
— А еще хочу знать, что стало с теми, кто был на том аэротане.
Говорить под таким внимательным взглядом было крайне трудно, но этот вопрос так часто мелькал в голове, что произнести не составило труда.
— Они разбились, — тут же ответил вице-президент, а я поперхнулась воздухом.
Один из танов успел по спине похлопать.
— Что?
— Ты не рада? Я думал ты обрадуешься.
— Вы меня знаете? Что вы здесь делаете?
Паника внутри набирала обороты. Я была согласна на возвращение той девушки с монотонным вопросом. Я бы ответила ей.
— Как же! Вот она справедливость. Те, кто напал и похитил невинного человека, погибли. Упали в воду и пошли вниз. Ни обломков, ни самих тел.
— Что? — спросила я снова и снова, словно заведенная.
Страх перед высшим сковало тело. Язык не слушался и я не могла понять, зачем он здесь?
— Что вам надо?
— От тебя? — усмехнулся гость, кажется, как-то грустно. — Просто посмотреть и подумать, почему я должен тебя оставить в живых.
— В живых? Смысле?
— Вот скажи, почему ты жива?
— Потому что меня кто-то спас, — ответила на автомате.
— Кто-то, — эхом повторил Ласкис старший.
Сколько ему лет? Таносы взрослели и старели по разному. Ему могла быть столько, сколько ни одному человеку. А выглядел моложе на два, а то и в три раза.
— Итан, мой сын…
Президент еще не договорил, а у меня сердце екнуло. От понимания. Как от жесткой пощечины. Во рту пересохло как в пустыне. Руки мелко задрожали, одеяло спало куда-то в ногам.
— Мой сын, — повторил он глубоко вздохнув. Будто сам не верил в свои слова.
— Что с ним?
— Тебе интересно? О, Бог мой, мой сын пожертвовал с собой ради… ради… Ради кого?
Он смотрел с брезгливостью, щурил глаза, безобразно кривил рот и не мог слово подобрать. А после у него задрожала нижняя губа. Президент с собой справился быстро, но боль в глазах скрыть не смог. Отвернулся и уставился в окно.
А меня накрыло. Большая волна просто снесла все слабые, мнимые барьеры, которые сдерживали память. Когда я была в темноте подсознание записывало все, что со мной происходило. До сего момента я не смогла бы вынуть воспоминания, если не горечь в словах Ласкиса, если бы не его искренняя боль в глазах, которая бьет меня точно током.
“Моя девочка”, тут же всплывает в памяти глухой голос. Будто человек находился за глухой стеной, но его вой доносился ветром.
“Моя храбрая девочка”, повторял он надрывно, будто умолял. Только чего я еще не понимала.