Давид много лет не вспоминал о матери и с трудом удержался от слез. Сжав кулаки, стиснув до боли челюсти, он отвернулся к лесу, повторил про себя «Отче наш», попросил у Господа, отца воинств, покоя для мамы, отца, сестер и братьев, для доброго деда Симхи. Он знал, что молиться Христу следует лишь за крещеных, но караимских молитв в памяти не осталось. Барух Ата Адонай... как дальше?
Легкий шорох побудил мальчика обернуться. Девочки не было. Неужели почудилось, помстилось, сатана задурил голову? Или безумие вновь вернулось и вскоре он, Давид, станет босиком бродить вдоль дорог, трясти железными цепями, напевать про розу с тысячей лепестков без изъяна? Наклонившись к земле, Давид ощупал листья - примятые и теплые. И пахнет ландышем. Убежала, пока он молился? Вот глупая! Давид замычал, кусая губы от ярости - он не мог позвать девочку. А если б и мог - на каком языке она говорит, как поймет, что чужой мальчишка не желает ей зла?
Порыв ветра пронизал тело острым холодом. Стало темнее, Давид поднял голову и увидел, что голубизну закрыло тяжелыми, грузными тучами. Того и гляди снег посыплется - ранней весной погода меняется и за час. Как бы девочка не замерзла. Нет, эта выживет - раз уцелела до сего дня, значит справится и дальше. В моей одежде ей теплее, чем мне.
Оглядевшись по сторонам, Давид понял, что лес ему незнаком - он еще не забирался так далеко. Но опасности заблудиться нет - все ручьи текут вниз, не сбиваясь с дороги, к руслу холодной и быстрой реки Бузлык. Если даже не выйдет выбрести к монастырю, по реке можно добраться до полей за Эски-Кърымом, а там уже и до Сурб-Хача недалеко.
Уже стемнело, когда продрогший до костей мальчик услышал перезвон монастырских колоколов. Незнакомый крестьянин, поднимавшийся с возом сена к обители, позволил мальчику посидеть на передке и даже накрыл его своим плащом. Монахи удивились нежданному возвращению сироты - Тигран успел поведать, будто немтырь взбесился, набросился на товарищей, а потом, словно дикий зверь убежал в лес. Вот только в глазах Давида не читалось ни ярости, ни безумия. Зато синяков на худом до прозрачности теле виднелось предостаточно и следы пальцев отпечатались на плече, и подрясник исчез. Похоже, кому-то захотелось сжить со свету немого сироту, умучить, пользуясь беззащитностью, а то и совершить насилие, скверный содомский грех.
Отец Геворк счел, что верно определил и причину, и обидчика. Он долго не вмешивался - мальчишеские драки, глумление над младшими и слабейшими происходили всегда, таков порядок дел в любой школе. Но немого Давида поцеловал Господь, настоятель чувствовал в мальчике склонность к молитвенному служению, видел в темных глазах пламя юродства во славу Создателя. Поэтому громогласно протестующего Тиграна на месяц заперли в одиночную келью, посадив на хлеб и воду. Остальным же воспитанникам отец Геворк настрого наказал быть с немым сиротой добрее, пообещав обидчикам кары земные и небесные. Когда здоровяк Рубен вскоре исчез, прихватив с собой серебряный подсвечник, настоятель несколько удивился - он редко ошибался в мотивах человеческих поступков. Но вдаваться в детали не стал - потеря невелика, монаха из своенравного силача все равно бы не вышло, а птенцу больше никто не навредит.
День-два мальчишки избегали Давида более обыкновенного, опасаясь доноса и мести. Потом поняли, что он не станет выдавать товарищей, и успокоились. Полоняник Андрей как-то подкараулил немтыря в кладовой и прямо спросил: расскажешь про могилу? Давид покачал головой и медленно перекрестился, подтверждая отказ клятвой. С тех пор полоняник стал проявлять дружество - садился в трапезной рядом, помогал носить тяжести, отгонял драчливого козла Ногая, обожавшего бодать водовозов и хлебонош. И рассказывал о родине, далеком городе Карачеве, крае черных еловых лесов, медведей и соловьев.
... Он, Андрей, родился на княжьем дворе и приходился родным сыном Святославу Мстиславичу, князю Карачевскому. Внуки князя Черниговского делили княжий стол как собаки брошенную в грязь кость, призывая на помощь то литовцев, то татар, а то и кого похуже. Воевали, травили, жгли, резали и подсылали убийц. И во время очередной распри увели в полон младшего сына князя, вместе с отроками и челядью. По счастью увели, не глядя, вопросов не задавали. Просто погнали на рынок Кафы, словно скотину, а когда бесполезный мальчишка не смог идти дальше, выбросили в придорожную канаву, не став добивать. Полумертвого ребенка подобрал проезжий купец, выходил за ради спасения души, и отдал в обитель. Но однажды князь-батюшка непременно разыщет сына, прискачет на белом коне, подхватит в седло и увезет домой. Только не говори никому до поры, что я княжич!