Каждый будний день отец Тадевос и отец Геворк по очереди занимались с отроком. Обучали его чтению (Давид не поведал, что уже разобрал хитрые закорючки букв) и письму, псалтири и гимнам, житиям святых и порядку царствования властителей Великой Армении. Хвалили за успехи - крепкая память и ясный ум помогали учиться легко, в охотку. Паломники то и дело просились навестить чудесно выздоровевшего отрока, заваливали его лакомствами и подарками, покрывали поцелуями руки, ноги, а то и пол под ногами и просили о молитвенной помощи. Давид морщился, отмалчивался, бледнел от стыда, но терпел, считая это заслуженной карой за ложь. Он так и не признался отцу Геворку в истинной природе чуда.
Несколько раз тайком от монахов Давид выбирался в лес, приносил к изгибу ручья фрукты, хлеб, красивые вещи, подаренные паломниками. Он пробовал и прятаться между деревьев, и звать и петь и притворяться будто уходит. Напрасно - ни звонкого смеха, ни запаха ландышей, ни следов маленьких ног на мокрой земле.
Девочка больше не появлялась.
Глава 2. Избранник
Море оказалось огромным. Простор ослепительной синевы открылся внезапно - усталый ослик наконец-то осилил подъем, порывом ветра сдуло клубы пыли, и Давид ахнул от изумления. Он придержал поводья, чтобы вглядеться в гладь залива. Корабли с такой высоты казались крохотными скорлупками, крепостная стена изгибалась желтой лентой, обгорелые башни торчали обломанными зубами. Два года назад, спасаясь от яростной ханской свары, жители ушли из города кто куда, подвергнув огню и разрушению старые укрепления. Но на белой кошме опять заключили мир, узкоглазый Тэнъри благословил своих буйных детей, в Таврике воцарился покой. И тотчас трудолюбивые армяне и упрямые греки как муравьи к муравейнику потащили к развалинам камни. За два года Кафа отстроилась заново более чем наполовину.
- Поторопись, сын мой! Идет жара, солнце уже злое, - раздался хрипловатый, одышливый голос отца Геворка. Монахи отъехали шагов на десять, Андрей гарцевал, горяча буланую кобылку, брат Левон смирно сидел на широкой спине спокойного мула. Настоятель ловко справлялся с громадным, как и он сам, тяжеловесным жеребцом, но мелкий пот заливал раскрасневшееся лицо и дыхание вырывалось из груди с присвистом - дорога далась ему нелегко.
Из монастыря они выехали затемно, и все же солнце приближалось к зениту, а до городских стен оставалось не менее трех миль. Татарский разъезд остановил всадников у поворота на Поссидиму. Сварливый нойон долго цеплялся, куда это собрался бородатый священник в такой ранний час, а есть ли у него тамга, а уплачены ли налоги великому хану, а золотой ли у него крест, а не хотят ли добрые всадники подарить что-нибудь доблестным воинам от души и без всякого принуждения... Перепуганный брат Левон зашарил в складках рясы, забыв, что кошелек спрятан в седельной сумке, отец Геворк покачал головой. И на чистейшем татарском объяснил бледнеющему на глазах нойону, как горячо благодарен был хан Тохта насельникам монастыря Сурб-Хач за спасение любимой жены Юлдуз от тяжелого недуга посредством святой воды из источника, что конкретно великий хан сделает с обидчиками табиба-целителя, куда именно пошлет нерадивых слуг и сколько лет такому умному и храброму воину придется крутить хвосты козам, вместо того, чтобы с удовольствием и пользой для себя объезжать окрестности. Тяжело вздохнув, татарин удовольствовался дорожной пошлиной, махнул рукой нукерам и повелел: езжайте. От пережитого страха у брата Левона свело живот, остальные с полчаса дожидались, пока он вылезет из кустов. Потом у Андрея кобыла потеряла подкову, пришлось сворачивать в попутную деревушку, искать кузнеца и уговаривать его подковать лошадь да побыстрее. Потом, спешившись, набирали воды из придорожного источника...
Задумчивого Давида задержка не огорчала. Впервые увидеть море, побывать в городе, посмотреть своими глазами на большой мир - заманчиво до невозможности. Но лишнее время в пути означало лишнее время рядом с отцом Геворком - еще день или два и прощание неизбежно. Настоятеля вызвали в Хачен, последнее вольное княжество, уцелевшее от некогда великой Армении. Чин верховного вардапета стал наградой за многолетние труды мудрого священника. Его ждали беседы с отцами церкви, жаркие диспуты, хрупкие от старости книги и божественно крепкое армянское вино. И новое место, более подобающее ученому человеку, нежели захолустный монастырь в провинциальной глуши.