Не раз и не два отец Геворк пробовал убедить упрямого отрока поехать с ним. Соблазнял монастырскими библиотеками - кладезями тысячелетней премудрости, рассказывал о чеканной простоте храмов и ангельском пении хора в пасхальную ночь, вспоминал чистейшую как слеза воду Севана и ослепительно белый снег на вершинах гор. Там у людей горячие сердца, в домах не запирают дверей и всякого гостя принимают как кровного брата. И ты, Давид, станешь родным, возвысишься в служении...
Вот только любви к книжной премудрости у нерадивого ученика так и не появилось. Витиеватые строчки священных книг вытекали из памяти, как песок сквозь пальцы, от учебы ломило виски и безудержно хотелось спать. Онемелое тело требовало двигаться, бегать, прыгать, валяться на теплой траве, глядя в небо, а не корпеть над свитками, притулившись в сумрачной келье. И славная участь церковного иерарха привлекала Давида не больше чем овцу волчье логово. Поток несчастных, ищущих покровительства «святого отрока» не ослабел. Его подстерегали крестьянки и протягивали чахлых младенцев с просьбой благословить, слепые умоляли, чтобы «чудотворец» лично промыл им гноящиеся глазные впадины, немые ползли на коленях и разевали рот - напои... Кому-то и вправду делалось лучше, иногда больные полностью выздоравливали. Но не все и даже не многие.
Страшнее всего оказалось, когда из Солдайи привезли мальчика, искусанного бешеным волком. День за днем Давид приходил, чтобы полить раны больного святой водой и подержать его за руку. Сперва парнишка бодрился, шутил, ел за двоих, укусы почти зажили, затянулись тонкой розовой кожицей. Ему было тринадцать, как и Давиду - высокий, красивый, как все армяне, благодарный и искренний. Надеясь на помощь Всевышнего, он молился, читал псалмы, клал поклоны, спрашивал у монахов - когда разрешат, наконец, выйти во двор и потрудиться на пользу обители. Казалось, чудо действительно произошло. Мать ловила «целителя» в коридорах и норовила облобызать пыльные сандалии. Но спустя две седмицы мальчик пожаловался, что искусанную волком руку словно грызет изнутри. День-два он недомогал, плохо спал, капризно перебирал еду. А потом, Давид, открыв дверь кельи, увидел, что мальчик скорчился в углу, рыча и скаля зубы, как дикий зверь. Пришлось связать больного, чтобы он не навредил ни себе, ни другим. Несколько дней из кельи доносились ужасные вопли, визг, бессвязные просьбы вперемешку с обрывками псалмов. Потом несчастный замолк. Потом умер...
- Не спи, Давидка, замерзнешь! Айда вперегонки! - сияющий словно именинник Андрей развернул кобылу и загарцевал рядом.
- Так я тебя и догоню на своем ишаке. Уймись, шальной, что скачешь, как бычок на сковородке?
- Город же! Майдан, борцы, музыканты, конная ярмарка, чайхана, духан, девушки наконец! Деревенщина ты, Давидка, и жизни не видел.
- Я тебе покажу девушек, бесстыдник! - отерев пот с лица, отец Геворк погрозил Андрею увесистым кулаком. - На шаг отойти попробуй, месяц будешь поклоны бить и поститься.
Андрей не стал уточнять, что власть старика над ним вот-вот закончится. Склонив покаянную голову, он пробормотал «грешен» и смиренно поехал следом за братом Левоном. Хмурый Давид стукнул пятками по бокам ослика, вынуждая животное прибавить шагу. За прошедшие годы настоятель и вправду заменил отца сироте, врос в сердце. Он был добр и внимателен к питомцу, добр бескорыстно, какие бы мерзости ни шептали завистливые послушники. И расставание тяготило - вряд ли они когда-то еще увидятся... «Никогда» прозвучало в голове, Давид вздрогнул. Настоятель успешно доберется до берегов Колхиды, преодолеет долгий путь через горы, проведет остаток дней в довольстве, уважении и покое. И в Сурб-Хач будет возвращаться лишь мысленно...
Начались выселки - по обе стороны дороги то тут то там виднелись саманные домики, зеленели отцветающие сады. Горелые развалины с проваленными внутрь крышами и пробившимися сквозь окна молодыми деревцами тоже встречались. Но заброшенными земли не выглядели - еще две-три зимы и следов разорения не останется. Вдоль обочин мирно паслись небольшие отары овец, щипали травку коровы, резвились жеребята, толкая желтыми мордами флегматично жующих маток. Загорелые пастухи верхом на крепких монгольских лошадках караулили стада, мохнатые псы от жары прятались в тени терновых и шиповниковых кустов и временами зевали, обнажая внушительные клыки. Такой пес и волка в одиночку возьмет и недоброго человека завалит. Жаль, что недобрые люди все больше отрядами разъезжают.