- И Христос с ними?
- Нет конечно! - Левкиппа сделала отвращающий знак. - У Белого бога свой дом и свои сады, он не сядет за стол с небожителями. Я тоже ни разу не была на Олимпе, нам, девам ручьев, небезопасно покидать родные воды. Знаешь, как можно убить меня?
- Не знаю и знать не хочу.
- Чтобы лишить жизни бессмертного, следует уничтожить или отнять средоточие его жизни. Срубить дерево, в котором поселилась дриада, засыпать пещеру сильвана, срыть холм ореады. Отдать Белому богу источник, в котором плещется дева ручья... Понимаешь, что ты мог натворить? Ну, будет, будет, не вини себя, милый! Зато ни железо, ни камень, ни даже огонь не причинят мне вреда - я отброшу тело, как ящерица отбрасывает хвост, и вернусь в свой ручей. И буду жить, пока он полон воды.
- А если источник вдруг пересохнет?
- Значит меня не станет. Видел, как умирают на горе старые козы? Уходят в глухие заросли или пещеры, где никто их не побеспокоит, ложатся на землю и засыпают спокойно. У нас нет душ, мы становимся ветром, водой или землей. Вы - нет.
Давид порывисто обнял возлюбленную, сильно прижал к себе. В это ясное, теплое утро ему претила сама мысль о смерти.
- Живи вечно, белая кобылица, пусть твой источник всегда будет полон воды. Оставь мрачные мысли.
Гибкое тело вывернулось из рук, женщина мягко покатилась по траве и упала навзничь, раскинув руки. Ночью над Козьей горой гулял ветер, срывая первые увядшие листья с усталых веток. Левкиппа подобрала желтое сердечко, приложила к лицу, моргнула веселым глазом сквозь ажурную дырку.
- Осень вот-вот спустится на горы, а там и до снега недалеко.
- Тысяча тысяч лет, радость моя. Даже орехи еще не созрели, зачем думать о том, что когда-нибудь произойдет?
- Уходить лучше до холодов. Зимние дороги нелегки и небезопасны.
- Пора перебираться в другое место? Построим дом или поселимся в пещере?
- Ты отправишься к людям, радость моя. А я останусь.
Ошарашенный Давид замер. Обида пронзила его острой болью, дыхание перехватило, непрошеные слезы подступили сами собой. Что я сделал, чем обидел белую кобылицу, чем провинился?
- Мужчина создан, чтобы переворачивать мир. Охотиться, строить, сражаться, открывать новые земли, совершать подвиги и убивать врагов. Сидя в лесу, ты обрастешь мхом, пустишь корни в болотину, никем не станешь и ничего не совершишь. Даже женщине нужно что-то помимо эроса, а мужчина, пресытившись, возненавидит ту, что стала его кандалами.
- Я люблю тебя, Левкиппа, и буду любить всю жизнь. Неужели не веришь?
Нежные руки обвились вокруг шеи юноши, прохладные губы осыпали поцелуями.
- Конечно верю, радость моя. Будешь, но жизнь на этом не кончится. Посуди сам - предположим, ты остаешься здесь, в пещере. Придется прятаться, не отходя далеко от ручья, чтобы враги не отыскали тебя. Питаться впроголодь, обходясь птичьей долей. Ходить в лохмотьях, мерзнуть и мокнуть, дрожать от стужи, месяцами не слышать людей и не говорить с ними. Для отшельника или аскета скудость быта необходима. Страстную же любовь нищета убивает. К тому же иных занятий, кроме любви, здесь нет. А ты молод, Давид, у тебя пытливый ум, и эрос не заменит тебе целого мира. Понимаешь меня?
- Нет! Я сильный и справлюсь с любой бедой. Обустрою пещеру, добуду овечьих шкур, сложу печку, куплю муки, напеку хлеба и возьму тебя в жены. К холоду я привычен, к работе тоже. Все для тебя сделаю!
- Хочешь, чтобы я принадлежала тебе?
- Да, радость моя!
- Возьми!
С коротким смешком Левкиппа протянула Давиду сложенные ладони, полные родниковой воды. Юноша попробовал удержать влагу, но она пролилась на траву.
- Ручей никому не принадлежит, ни человек, ни бог не сделают его своим. Я могу лишь поить тебя водой жизни, пока ты не утолишь жажду.
- Ты моя женщина! - срывающимся голосом крикнул Давид и протянул руки - схватить гибкое тело возлюбленной, прижать к себе, не отпускать никогда! Ржание огласило воздух, Левкиппа обернулась кобылицей, рванулась прочь, но юноша успел оседлать ее, ухватившись за гриву. Началась безумная скачка.
Разъяренная лошадь то мчалась вдоль ручья, то замирала на месте, то поддавала задом, то вставала на дыбы, силясь сбросить всадника. Давида мотало, он цеплялся за шею кобылицы, сжимал колени, распластывался на мокрой спине, силясь удержаться. Ветки деревьев били ослушника по лицу, колючий терн царапал и раздирал кожу, мышцы свело. Но Давид держался на чистом упорстве - он чувствовал, что достаточно будет измотать кобылицу и, изнуренная, она покорится всаднику, как и любая лошадь. И останется рядом, поверит в его любовь! Наконец Левкиппа споткнулась, тяжело упала на камни всем телом, Давид навалился сверху, оглаживая дрожащие бока, успокаивая измученное создание. Хриплое дыхание вздымало ребра, розоватая пена проступила на губах, пачкая белую шерсть, но юноша видел лишь пойманную добычу. Все хорошо, моя радость, я с тобой, я не оставлю тебя ни-ког-неет!!!