Покоренная кобылица разлилась водой, Давида затянуло в промоину, он еле выбрался, отфыркиваясь и плюясь. Левкиппа исчезла, как не бывало. Только сложный рисунок царапин и синяков доказывал - не почудилось, речная лошадь и вправду катала его на спине. А он, Давид, ее упустил и потерял навсегда.
До вечера юноша бродил вдоль ручья, тщетно звал и умолял о прощении. Ни ответа, ни звука, ни слова, ни нежного запаха ландышей. После заката с гор задул сильный ветер, сгустились тучи, началась ужасающая гроза. Скорчившись в ненадежном убежище, уворачиваясь от пробивающихся сквозь щели струек воды, Давид со страхом смотрел на гнев стихий. Молнии били в деревья, рассекали темное небо серебристыми стрелами, мирный ручей грохотал, напитавшись небесной влагой, с громким треском упал старый бук, у далекой сосны вспыхнула крона, но дождь не дал разгореться пламени. Буря стихла глубоко за полночь, а вот непогода зарядила надолго.
То усиливаясь, то ослабевая, дождь длился три дня. Лесные тропы размыло до полной непроходимости, спуск в долину стал опасной задачей. Развести огонь в пещере не представлялось возможным - трут отсырел, береста запропала, растопка не занималась от искр, а каменного масла у Давида не оказалось. Подрясник и куча листвы кое-как спасали от холода, но унять мучительные рези в желудке было нечем. Недозрелые плоды шиповника и мушмулы, росших поблизости, в пищу не годились, по крайней мере сырьем, горсть абрикосовых косточек, завалявшихся по углам, была расколота и съедена в первый же день, сухие травы, замоченные в дождевой воде, моментально кисли. Вскоре телесные невзгоды затмили душевную боль, вместо любимой, уплывающей от него по бурному морю, Давид видел во сне суп с фасолью, жареного гуся и лепешку величиной с гору.
Наконец дожди стихли, вернулось сладостное тепло - до глубокой осени дни остаются жаркими. Изголодавшийся Давид выбрался в лес в поисках пищи, но лишь раздразнил аппетит. Мучнистые ягоды лоха, недозрелый фундук и вязкие плоды терна вызвали тошноту, съесть ежа, как делали бродяги-люли, Давид не смог - от одной мысли сделалось дурно. Сбить камнем ворону, зайца или жирного хомяка не хватило меткости, у визгливых полосатых поросят наличествовала могучая матушка с клыками размером в палец. Отчаявшись, Давид вспомнил, как Андрей жарил на палочках потешные грибы со склизкими шляпками и решил последовать примеру друга. Вышло вкусно, хотя соли и не хватало.
Сытое брюхо к ученью глухо, но ведь и голодный толкует лишь о хаше и шашлыках. У Давида появились силы задуматься о будущем. Оставаться в пещере одному, без возлюбленной, и вправду не имело ни малейшего смысла. Обустроить убежище, обсадив его плющом для лучшей маскировки, сложить тандыр, запасти дров и заделать щели в потолке в самом деле несложно. А вот раздобыть еду в лесу, не имея ни оружия, ни сетей и силков, ни диких садов-чаиров по соседству - та еще задача. Если же воровать, обирая виноградники, огороды и кладовые, выдаивая молоко у коз и кобыл с выпасов, рано или поздно вора поймают, изобьют до полусмерти и вернут в монастырь. Предсказать гнев отца Ованеса в таком раскладе Давид не брался. Значит вправду пора уходить. А Левкиппа... если она и вправду полюбила меня, то любовь со временем не остынет. Я вернусь - сильный, мудрый, богатый и знаменитый! Белая кобылица простит меня...
Стоит идти в город, лучше в Солдайю, чем в Кафу. На первое время есть деньги. Есть ли? Развязав кошелек, Давид обнаружил там девятнадцать серебряных монет и горсть меди. За медную монету, как он помнил из прогулки по Кафе, давали пару лепешек или стакан шербета, в серебряную отец эконом оценил корову, правда злонравную и с тугим выменем. Обжиться хватит, а затем я найду работу... переписчика, да! У Давида стараниями наставников выработался неплохой почерк, он умел писать по-армянски и по-гречески. Выучить бы еще причудливую татарскую вязь и караимские буквицы, похожие на сытых улиток - можно и в толмачи податься, как давешний пройдоха Ицка. Или наняться к купцу, пересчитывать штуки тканей, связки мехов и бочки масла, или засесть в чайхане, составлять прошения, писать послания под диктовку, сочинять любовные весточки. И сыт и пьян и рот в сахаре!
Главное, чтоб не узнали! К превеликому счастью буквально за несколько дней чуть заметные волоски над губой превратились в довольно густые усы, а на подбородке закурчавилась редкая бороденка. Непослушные волосы, отросшие ниже плеч, Давид безжалостно срезал тупым ножом, после, ойкая и бранясь, тщательно выбрил голову. Ветхий подрясник он раскроил ножом, надергал ниток, вырезал из сосновой ветки иголки и за день с грехом пополам пошил штаны. Новый подрясник, в котором Давид бежал из Сурб Хач, был обрезан по бедра и превратился в рубаху, остатков хватило на пояс и котомку под скудное имущество. Дорожный посох юноша сделал из удобного, ухватистого стволика молодого бука, бересту под растопку отыскал на полянке и тщательно завязал в лоскут пару скрученных трубок коры. Перстень со львом Давид, подумав, бросил в ручей - пусть останется на память Левкиппе, вода рано или поздно принесет дар ей в руки.