Неторопливое солнце зашло за лес, тяжелая золотая луна медленно поползла ввысь. Теплый ветер за день подсушил глину, тропы сделались проходимыми. Давиду совсем не хотелось спать. Он решил, что спустится вниз, к виноградникам и садам Сурб Хача, наберет немного плодов, а затем двинется в Солдайю.
Можно пройти в обход гор новой римской дорогой, еще сохранившей мощеные каменные участки. Купцы, гонцы и войска ходили нижним путем, караван-сараи не пустовали, а любителям побаловать, грабя прохожих, татарские разъезды, не чинясь, загибали пятки к затылку. Правда мало кому удавалось вырваться из лап защитников, сохранив в целости все товары и деньги, но лучше потерять малую толику, чем лишиться и головы, и имущества. Старая римская дорога огибала Эски-Кърым со стороны Козьей горы и вела через перевал по хребту Папас-Тепе, она сокращала дорогу на пять-шесть миль, но местами шла круто вверх, кое-где тянулась по краю обрыва, участками почти обрушилась, и ни единого постоялого двора там не осталось. Ей пользовались разве что пастухи, охотники и сборщики даров леса. Зато вряд ли среди любителей горных троп встретился бы прихожанин Сурб Хач, знающий в лицо святого отрока. Наверх!
Ночной лес оказался на удивление тих, единожды ветер донес звон монастырского колокола, пару раз в отдалении лаяли псы, пару раз, возмущенно вереща, с веток спархивали спугнутые сычи. На полях немолчно стрекотали цикады. Как и предполагал Давид, урожай с ближнего виноградника уже сняли, но по обычаю оставили на лозе гроздья для бедняков. Хватило и поесть, и взять с собой, увязав в котомку. Знакомый сад порадовал падалицей - яблоки уродились, оставалось лишь выбрать самые вкусные. В каморке сторожа на краю виноградника Давид обнаружил самое ценное - высохший, немного заплесневелый, но еще годный в пищу целый лаваш. А еще шарики сухого овечьего сыра, горшок и теплое одеяло. Взамен совестливый воришка оставил серебряную монету. Теперь дорога не страшна!
Держась края леса, Давид обошел Эски-Кърым, по хлипкому мостику перебрался через речку Бузлук, напоследок обшарив чью-то вершу - пятнисто-розовая тушка форели, что может быть лучше? Дорогу до поляны юлбасаров он знал хорошо - шептались, будто разбойники собирались в тени дубов, делили добычу и мучили красивых девушек, заставляя тех плясать на раскаленных углях. Там на одной из множества прогалин Давид и остановился на ночлег. Луна поднялась в зенит, деревья отбрасывали черные тени. Не составило труда набрать хвороста, развести небольшой костер, зачерпнуть воды из скудного родника и сварить бедняцкий суп из поломанного на куски лаваша и сырного шарика. Форель Давид, не чинясь, запек на углях и слопал полусырую. Он настолько истосковался по горячей еде, что не имел сил ждать.
Насытившись, юноша завернулся в одеяло и лег у затухающего костра. Он думал, что уснет моментально, однако свет полной луны тревожил, теребил душу. Яркие звезды смотрели сверху, словно коря за совершенные преступления - только сейчас Давид начал осознавать, какую неблагодарность содеял, как предал надежды отца Геворка и отца Ованеса, как отступился от обетов, утратил чистоту, поддавшись чарам лесной обольстительницы... Левкиппа, радость, как мне жить без тебя?!
Одиночество навалилось, словно душитель, стиснуло шнур на горле. У него не осталось ни единой родной души. О прежней семье Давид знал, лишь что дом сожгли, деда, отца и братьев убили во время битвы с ногайцами, мать и сестер увели в плен и те пропали бесследно. Вроде бы двое из семи братьев выжили и ушли в Гезлев, но даже имен их Давид не сохранил. А если бы, добравшись до города, он и нашел бы уцелевших Камбуров - зачем семье никчемный парень, забывший обычаи предков? Сердобольная Стэрка три года исправно навещала увечного мальчонку, порученного ее заботам, но перед свадьбой муж настрого запретил ей якшаться с выкрестом. Прочие родственники просто вычеркнули младшего Камбура из жизни. Об армянах и говорить нечего - приняв христианскую веру и новый язык, Давид все же не прилепился сердцем к народу. Он уважал наставников, восхищался отвагой юношей, застенчивой красотой девушек, трудолюбием мужей, терпеливой мудростью жен - и оставался чужим среди них. Долгие годы семьей Давида был монастырь, а теперь стены сделались для него клеткой. Он один, словно камешек, отколовшийся от скалы, без заступников и друзей, любой встречный волен ограбить его, убить, сделать рабом и продать как скотину. Кто поможет ему, защитит от всякого зла?