...Довид навсегда запомнил путь до Сурб-Хач. Они ехали по тенистой дороге вдоль букового леса, усеянного палой красной листвой. Кое-где задорно проглядывали первоцветы, белые и голубые, перекрикивались певчие птицы, шумел ветер в высоких кронах. Пахло дымом, свежим сеном и мокрой землей. Малыши быстро уснули, объевшись впечатлений и сладостей, только Стэрка металась, исступленно кусала руки, чтобы не зарыдать. Захарья нахлестывал лошадь, понукал ее и бранил. Перед самым монастырем он бросил поводья девочке, передал ей и перстень.
- Монахи добрые люди, они не прогонят вас. Скажи отцу настоятелю, Симха Казас ради живой собаки просит укрыть детей.
Перепуганная Стэрка кивнула. Захарья спрыгнул с телеги и волчьим скоком метнулся назад, туда, где готовились к битве родичи.
Почуяв слабину, мерин уперся. Девочка долго уговаривала его, подманивала сластями, даже стукнула маленьким кулачком по холеному боку. Кое-как, по шажку упрямая лошадь преодолела последний виток дороги. Глазам детей открылся Сурб-Хач.
Довид никогда не видел таких домов, огромных, словно скала. Первый ряд частокола с окованными медью воротами скрывал внутренний двор и крепость со штурмовым коридором. Мудрый строитель спроектировал арку так, что всадник не мог въехать на подворье, пришлось бы спешиваться - а тут и котлы с маслом наготове и камни на стене. Купол церкви дерзко сиял позолотой, мраморные чаши фонтанов украшала изысканная резьба. В монастырских подвалах хранилась провизия на год осады, из римской трубы бил родник. Без стенобитных машин выкурить монахов из каменного гнезда не представлялось возможным, а тащить громоздкие конструкции по разбитой узкой горной дороге ради пары десятков упрямых армян - зачем?
Стэрка отчаянно заколотила в ворота кулаками, не заметив дверной молоток. Молодой длинноволосый послушник в сером, перехваченной обрывком веревки подряснике, открыл калитку и удивленно воззрился на девочку - Сурб-Хач славился строгостью, женщин в обитель не пускали. Он спросил что-то по-армянски, Стэрка не поняла ни слова, затараторила: Симха Казас просил. Послушник только развел руками. Отчаявшись, Стэрка заплакала, ее плач тут же подхватили малыши, с телеги раздался многоголосый рев. Обескураженный послушник махнул рукой и скрылся за воротами.
Солнце пошло на закат. С гор наползал туман - липкий, сырой пронизывающий до костей туман Агармыша. Говорили, будто в одном из оврагов здесь протекает ручей с ледяной летейской водой - кто глотнет, тот уснет навеки. Дети скулили, стуча зубами от холода, кто-то закашлял, кого-то стало тошнить. Хмурые вороны Агармыша кружились в темнеющем небе, повторяя заунывное «крр-кра-краа».
Наконец распахнулись ворота. Величественный, обильный телом, облаченный в черное отец Геворк явил себя непрошеным гостям. При виде бородатого незнакомца детишки завопили с новой силой, монахи-сопровождающие зашикали, монастырские псы дружно взвыли. Бог весть как обернулось бы дело, но Стэрка наконец вспомнила про печатку. Осторожно взяв двумя пальцами подношение настоятель долго вглядывался в золотое кольцо, гладил пальцами льва, беззвучно шепча что-то. Потом наклонился к заплаканной Стэрке и спросил на караимском:
- Зачем вы пришли, дитя?
Девочка кое-как рассказала то, что сумела понять. Услышав про Ногая и кровавую свару в Орде, отец Геворк враз посерьезнел. Властным голосом он начал отдавать непонятные распоряжения. Довид ни разобрал ни слова, но невысокий седой монах взялся за вожжи, и телега въехала во двор. Детей накрыл тяжелый запах ладана и церковных свечей, каменные стены словно сжимались, грозя раздавить нарушителей спокойствия. Неугомонный Зарах засмеялся, увидев икону, но детский смех тотчас заглох, словно камень упал в болото.
Тот же монах жестами велел малышам взять по охапке сена и провел их в темную келью с одним окошком у самого потолка. Жестом показал - располагайтесь. Ушел и вернулся с охапкой колючих шерстяных одеял и простым глиняным светильником. Взял за руку Стэрку, показал ей отхожее место и родник с ледяной водой, вручил ковригу грубого хлеба и кусок брынзы. Проводил назад девочку, неумело погладил по голове ближайшего малыша и закрыл дверь. Дети снова захныкали. От хлеба у самых младших тут же разболелись животики, Стэрка сбилась с ног, прибирая, утирая и успокаивая. Потихоньку уснули все, кроме Довида. Он лежал на спине, раскинув руки, следил за яркой звездой в окне и всеми своим маленьким телом чувствовал, как на Эски-Кърым надвигается беда - страшная, непоправимая. И ничего нельзя сделать.