Зима вступила в свои права. Лужи по утрам покрывались хрустящей корочкой, ветки деревьев тоже одевала прозрачная ледяная броня, порой снег засыпал красные черепичные крыши и желтые спины башен, а от ветров и вовсе было некуда деться. Прохожие кутались в плащи и меха, без нужды не выходили наружу и передвигались мелкими перебежками, пряча лица в воротники. Не успевшие отплыть корабли прочно стояли на якоре -до середины марта мало кто рискнет уйти далеко в море. Арбалетчики неохотно обходили дозором улицы, торопясь в тепло общественной караульни - по приказу консула всякий воз с дровами, въезжая в Солдайю, обязан был сбросить бревно для отопления общественных зданий.
Дервишей мороз не пугал. Каждый вечер, едва зажигали огни, они втроем выходили на площадь и начинали свой танец, перемежая кружения заунывными грустными песнями на непонятном языке. Зрители не радовали их щедростью, зато Давид тратился, не скупясь. Он ни разу не дождался благодарности, однако чувствовал, что поступает правильно. К тому же кружение влекло, раскачивало душу сильней, чем вино, пробуждало мысли о Том, чья ладонь простерлась над Давидом с детства. Выйти на площадь, поднять одну ладонь к солнцу, другую опустить к земле, закрыть глаза и стать движением, серебряным волчком, запущенным чьими-то ловкими пальцами, пропускать через сердце удары дарбуки, петь молча - ла-илляха-илля-лях... Увы, застенчивость сковывала непослушное тело, ноги словно бы каменели, примерзали к брусчатке. Поэтому Давид бросал в шапку очередной золотой и удалялся, потупив взор.
Однажды он решил изменить обычаю. Вместо полновесного венецианского дуката в шляпу дервиша полетела роза. Запоздалая, жалкая, тронутая морозом красная роза, срезанная поутру в саду. Соловья баснями не кормят, но артистам дарят цветы. И алтари украшают цветами. Что скажешь, упрямый дервиш?
Улыбка. Взгляд в небеса.
- Ты понял. Ты наконец-то понял. Роза сердца распускается лишь под лучами мудрости.
Давид не понимал ничего, но не стал спорить.
- Вскоре братия уйдет из Солдайи в Кафу. Мы рассыпали семена щедро, но взошло лишь одно.
- Я хотел бы передать весточку в Кафу, - уцепился за слово Давид. - Подле церкви святого Георгия живет Алтын, торговка сластями. Скажите ей, что тот, кто держал в руках птицу, уцелел и желает ей благополучия.
- Больше похоже на тайный сговор, чем на привет от возлюбленного, - сказал дервиш.
- Ни то, ни другое, - покачал головой Давид. - Она как сестра мне. Вот еще...
Чеканный лев не хотел уходить с распухшего от холода пальца, но Давид решительно сдернул печатку и протянул дервишу - передашь.
- Ты бросаешься золотом, как Гарун Аль-Рашид! - сказал дервиш.
- Что легко пришло, то легко и уходит. Почему ты не благодарил меня? - спросил Давид.
- Нельзя назвать благодарностью хвалебную речь из твоих уст, если она слышна только после того, как тебя накормили. Благодарность души истинная награда, - с важным видом изрек дервиш и тут же почесался, как обезьяна.
- Ты учишься прятать смыслы в словах, - признал Давид.
- Уже научился, - обветренных губ дервиша коснулась улыбка. - Ты ищешь дружбы нищих скитальцев?
- Я хотел бы научиться кружению, танцевать так же как вы.
- Когда время придет, отыщи текие дервишей в Гезлеве и сиди у порога, пока не откроют дверь. Хаджи Муса проповедует там, отмывает сердца в приливе и наполняет души огнями мудрости.
- А придет ли время?
- Он знает...
Дервиш указал рукой на сонные облака и отправился дальше по кругу, даже не попрощавшись. Давид проводил его взглядом. Господу и вправду видней.
В канун Рождества пришло письмо от Скарлатти - он успешно добрался до Херсонеса, поставил корабль в бухте, начал ремонт и оснастку. Не хватает еще пятидесяти золотых дукатов - хороший дуб редок и бочки нынче дороги. Обрадованные весточкой компаньоны не стали скупиться, отправили деньги сушей и устроили очередную пирушку в «Морском льве». Давид с удовольствием выпил таврического - пройдоха трактирщик таки держал в погребе приличные вины, просто наливал их не всякому гостю. Кровь разыгралась, требуя выхода - в танец, в пляс! Под задорный мотив виолы и бряцанье кимвалов ноги сами собой выделывали кренделя на столе. Полетели на пол две кружки, разбилось блюдо - пустяк, заплатим! Трактирные девчонки окружили Давида, он вертел то одну, то другую, хмелея от шальной радости. ...А тем временем у стойки назревал нешуточный спор.
- Давид, дружище, иди сюда, послушай этого остолопа! - крикнул Абай, раскрасневшийся от возмущения. - Он говорит, что в Эгейском море нет и не может быть ни крошки амбры.