Первый приступ сразил Довида на рассвете - он почувствовал себя дедом Симхой, стариком, увешанным золотом, он заманил передовых ногайцев в волчью яму и сам упал на острые колья. Потом он стал братом Йехудой, первенцем рода и пошел на врагов с молотом - добрым кузнечным молотом и крушил головы, пока сабля ногайца не вывалила в пыль окровавленные кишки. Потом отец, могучий Ефроим, ввалился в битву, крутя топор - и упал от стрелы в горле раньше, чем успел окровавить железо. Аркан стиснул горло брата Захарии, его потащили за лошадью, улюлюкая и смеясь. Брат Арам задохнулся в подвале горящего дома. Брата Йосефа оглушили и, связанного бросили на телегу. Мать и сестер отыскали в овраге, ловили за косы, волокли по земле, вырывали из ушей серьги. Братья Яков и Ефет притаились в козьем загоне, слышали крики, стоны, чуяли запах гари и смрад человеческой плоти, затыкали друг другу рты, чтобы не выдать себя. Нет! Нет! Нет!!!
Стэрка пробовала держать мальчика, поить водой, спрыскивать с уголька, как учила бабушка Эмин. Тщетно. Бедное тело свивалось в немыслимых судорогах, изо рта показалась пена, глаза закатились, под веками смертно синели белки. Давешний монах, которого притащила отчаявшаяся Стэрка, пощупал пульс мальчика, потрогал бледную кожу и покачал головой. Он знал лишь один способ излечения от подобной болезни. Два послушника подхватили ребенка, унесли в сияющую сотней свечей церковь, положили у алтаря, крепко держа. Братья запели «Кирие Элейсон», настоятель возвысил голос, прося избавить болящего отрока от злых бесов, пусть изыдут во имя Господа. А затем, ничтоже сумняшеся отец Геворк крестил новое чадо Христово, во имя Отца, Сына и Духа Святого, аминь! Караим Довид превратился в христианина Давида - пусть болезнь не отыщет его.
Так и вышло - судороги утихли. Три дня мальчик не открывал глаз, а когда очнулся, оказалось, что он онемел, не в состоянии произнести ни единого слова. Напрасно тормошила его Стэрка, напрасно плакала и звала по имени. Давид сделался покорным и тихим, делал то, что ему скажут, а свободное время проводил в церкви - бродил, разглядывая иконы, трогал пламя свечей, шептал что-то беззвучное, пританцовывал, шлепая босыми ногами по гладким каменным плитам. Отец Геворк приказал не мешать мальчику.
Ногайцы (куда же без них) добрались и до монастыря, покружили у прочных стен, горяча невысоких желтых лошадок, зарубили пару овец, которых не успели загнать в кошары, погрозились и уехали, несолоно хлебавши. Спустя небольшое время Ногая разгромили под Кърчевом, он откатился назад и ушел в степи.
К празднику Пурим уцелевшие караимы понемногу собрались в Эски-Кърым. Оплакали умерших и уведенных в рабство, отправили стариков с золотом поискать, вдруг кого получится выкупить на большом рынке в Кефе. Детей разобрали назад по домам, осиротевших приютила родня. Но для немого чудаковатого мальчугана ни у кого не нашлось места - своих бы выкормить. Уцелевшие братья ушли в Гезлев, о судьбе Эмин Камбур и ее дочерей не пришло ни единой весточки. К тому же парня крестили...
Прошла весна, отцвело щедрое лето, новая осень позолотила леса. Прошлая жизнь канула камнем в воду.
Так монастырь Сурб-Хач стал для Давида домом.
Глава 1. Святой источник
- Лови, олух царя небесного!
Перепрелый ком навоза шлепнулся о ствол яблони и разлетелся, забрызгав все вокруг. Давид и ухом не повел. Он давно привык, что мальчишки-воспитанники норовят обидеть немого товарища при каждом удобном случае. Все никому ничего не расскажет, безъязыкий урод. О том, что немтырь, убогий сиротка самоучкой освоил чужой язык, вызубрил азбуку, научился выводить «айн-бен-гим» и складывать причудливые петельки букв в слова, догадывался разве что старый Мкртыч, нелюдимый монах-молчальник. Отец Геворк тоже выделял сироту, благословлял подносить просфоры и собирать огарки свечей, но нисколько не заботился умственным развитием мальчика, полагая того юродивым во славу божью. Для всех остальных дурачок Давидка оставался козлом отпущения. Ему первому из монастырских сирот доставалась тяжелая и грязная работа, его пищу норовили отнять, постель запачкать или намочить. За пять лет у него не появилось ни одного друга. Впрочем, воспитанники вообще не проявляли склонности к дружбе. Все они, от гордеца Тиграна, сына священника и правнука Хаченского мелика, до задиры Андрея, полонянина из русских земель, держались наособицу, объединяясь лишь ради проказ и завидной добычи. Редко кто делился с товарищами едой или помогал в трудничестве. Но Давида не тревожило одиночество. А работать он быстро привык.