Монастыри - и Сурб-Хач и соседний уединенный Сурб-Стефанос - славились своими садами на всю Тавриду. Доброй земли в Эски-Кърыме хватало, чистая вода текла с вершин и пробивалась из подземных источников, а расположение гор образовывало чашу, защищенную от суровых зимних ветров и летнего суховея. Почву мешками натаскали на каменные террасы, а потом высадили деревья, обиходив каждое словно дорогого гостя.
Божественные яблони, если верить болтунам-грекам, вели свое происхождение из садов Гесперид. То ли Геракл, отправляясь на очередной подвиг, полакомился золотым плодом, а огрызок бросил под ноги, то ли в шкуре златорунного барашка запуталось несколько косточек, то ли богиня Дева из Херсонеса наградила редким подарком местного гимнопевца. Так оно случилось или этак, но изобилию монастырских яблок позавидовал бы и Базилевс всея Византии - медвяно-желтые, лимонно-желтые, солнечно-желтые, багряные до черноты, белые с прозрачной кожицей и снежной мякотью, пузырящейся при укусе, полосатые с розовой сладостью, пронизанной тонкими жилками. Дороже всего были самые неказистые, тускло-зеленые, размером в детский кулак плоды с нежнейшей, тающей на языке сердцевиной и вкусом, который словно вино, раскрывался на языке. Настоятели крепко хранили десяток развесистых яблонь, корзинки с редкостными плодами ставили на стол в Рождество и отправляли в дар, в знак особого уважения.
Были и абрикосы. Когда инок Ованес втайне вывозил из разоренной Большой Армении святую частицу Креста Господня, он захватил с собой несколько саженцев деревьев, привычных и к морозам, и к злой судьбе, и сам высадил их на склонах. Говорили: если отведать нагретый солнцем зрелый плод абрикоса, то забудешь все горечи и обиды жизни - такую сладость примешь в себя.
Золотистые, покрытые пушком, словно цыплята, персики прижились плохо. Сколько ни бились, сколько ни молились над ними монастырские садовники, вызревали через четыре года на пятый, любой заморозок губил нежные бутоны. А вот миндальные деревца ничего не боялись - каждый год ранней весной террасы накрывало розовой пеной цветов, а по осени мешки продолговатых, бархатистых на ощупь орехов, заполняли монастырские кладовые. И кусты фундука необычайной величины плодоносили щедро, и черешни с вишеньем произрастали в изобилии к вящей радости вечно голодных воспитанников. И огромная груша, в тени которой могли отдыхать десять паломников, дарила прозрачно-желтые, истекающие соком плоды - больше двух и не съешь разом. И даже древняя как горы шелковица исправно покрывалась черными ягодами необычайной целительной силы. Воспрянув телом, прихожане норовили в благодарность повязать на ветви то ленту, то платок. Отец Геворк каждую весну божился, что срубит языческое дерево, и каждое лето, тайком от братии пробирался полакомиться, сидел на ветвях, как толстая птица.
Ухода за садами требовалось немало. Помогали конечно же прихожане-армяне - и местные земледельцы и жители Кафы приходили вскопать землю или собрать урожай ради спасения души. Но и монахам приходилось работать не покладая рук. Следовало бы приобрести невольников, приобщить их к труду во благо Господа... вот только переубедить настоятеля не смог бы и архистратиг Михаил. «Пришлецами мы были, рабами в земле Египетской, негоже надевать цепи на ближнего своего». А вот монастырским воспитанникам приходилось послушничать до кровавых мозолей, отрабатывая хлеб и кров.
...Снег уже стаял, глинистая земля обратилась в липкое месиво. Ветви деревьев набухли острыми почками - два-три солнечных теплых дня и брызнет розовым кружево миндаля, затем вспыхнет белая кипень вишен, неторопливо раскроются бутончики абрикосов, и, наконец, яблони оденутся в свадебные наряды. Пора окапывать, подсыпать навоза, смешанного с соломой, печной золы и толченой скорлупы от яиц, белить кору, чтобы солнце ее не сожгло и обвязывать стволы камышом, чтобы отвадить прожорливых зайцев.
Мальчишек вооружили лопатами, тяпками, тачками с навозом и отправили к дальним террасам, туда где яблоневый сад мешался с буковым лесом. На монастырской земле росли мощные деревья, а поодаль - дички, мелкие, кисло-вязкие, но удивительно ароматные. Повар Саркис добавлял их в варенье и узвары для братии. Обиходить следовало «свои» яблони.
Пока послушник Илия присматривал за ватагой, работа шла не то чтобы споро, но и без лишней ленцы. Тяжелые руки послушника одинаково ловко ворочали черенком лопаты, разбивали комья земли, отбрасывали прочь камни и раздавали затрещины нерадивым. Но зазвонил колокол, призывая братию на дневную службу, и мальчишки остались одни - их не принуждали соблюдать полный устав, справедливо полагая, что труд важнее.