А Давид останавливаться не собирался. Его увлекла и захватила в плен скорость, упругость земли под ногами, полная грудь упоительно свежего воздуха. Лес раскрывался перед ним, принимал в объятия, пропускал дальше и дальше в сырой полумрак, испещренный пятнами солнца. Заливались разноголосые птицы - истово и беззаветно, как поют лишь весной. Пара воронов кружилась в просвете невыносимо яркого голубого неба. Порскнул из-под ног тощий заяц, недовольно поднял рыло косматый подсвинок, хрюкнул, предупреждая кабанью стаю о чужаке. Сладкий запах накрыл волной - где-то в чаще леса цвела жимолость. Далеко-далеко на грани слуха зазвонил колокол - обедня кончилась, монахи вернулись к труду...
Ни разу за прошедшие годы Давид не чувствовал себя настолько счастливым, опьяненным свободой. В монастыре его всегда окружали люди - наставники, послушники, товарищи по несчастью. Злые, добрые, навязчивые или безразличные они дышали, шумели, пахли, пытались чего-то добиться, отнять еду, поиздеваться, подманить на сочувствие или заботу. Просто были рядом днем и ночью, в трапезной, в кельях, даже в нужнике, не оставляя ни глотка воздуха. Поэтому Давид так любил послушание - когда он собирал яблоки или орехи, чистил котлы или хлев, мел усыпанные листвой дорожки, получалось побыть одному, пусть недолго.
Теперь же в его распоряжении оказался целый огромный лес. В нем не было свечной гари, каменной сырости, смрада скученных тел, кислой капусты, овчин и мочи. Не звучало брани на чужом языке, не ходили в обуви там, где едят и спят, не искали вшей в швах подрясников, не дрались за остатки вина в чаше, не исходили тяжелым кашлем, сплевывая дрянью на плиты пола. Не таились в темных углах призраки неупокоенных мертвецов, не приходил дед Симха спросить, почему не читал зехер по родичам. Не пели ночь напролет монахи, упоенно взывая к Богу... Вот он Бог, явил мне жаркое солнце, чудо подснежников, псалмы скворцов, реку Самбатион с животворной водой, утоляющей все печали!
Раскинув руки, Давид упал в нагретые солнцем листья, перекатился на спину, замер. Небо смотрело на мальчика пристально и спокойно. Листик в кроне великого древа, мышка в поле, камень в ручье... Пить! Я чувствую воду!
Узкий ручей с прозрачной водой и вправду струился между деревьев, прокладывая дорогу откуда-то с вершины горы. Опавшие листья устилали дно в ямах, гладкие, словно отполированные желтоватые камни играли на солнце. Не медля, Давид склонился над протокой, набрал в пригоршни воды и напился досыта. От холода тотчас заломило зубы, зато сладковатая влага придала сил. И как же приятно смыть грязь с ног и пот с лица, освежить волосы, чувствовать, как струйки стекают по шее, змеятся вдоль позвоночника. Давиду до ужаса захотелось искупаться, но ледяной холод струй остановил порыв. Баловства ради, он шлепнул ладонями по воде - брызги так и разлетелись в стороны.
В куче листвы по другую сторону изгиба ручья Давиду почудилось что-то белое. Неужели лебедь не долетел до моря? Или снег не растаял? Любопытный мальчик легко перескочил через текучую воду и на цыпочках подкрался ближе, пытаясь разглядеть необычный предмет.
На буром буковом ковре спала девочка. Обычная девочка не старше десяти лет.
Тонкая белая рубашка без рукавов, не прикрывающая и коленей. Голые тощие ноги, обутые словно у богачей, в сандалии с серебряными пряжками. Раскинутые руки с нежно-розовыми, словно внутренность раковины, ладошками - эти руки не собирали хворост, не стирали белье и не выгребали сажу. Стянутые белой лентой пышные кудри, слезка горного хрусталя на шнурке, крохотные голубые сережки, бледные щеки, ресницы, такие длинные, что на кожу падала тень. И глаза за ресницами наверняка черные.
Девочка выглядела чуть младше Стэрки, какой запомнил ее Давид. Потерялась? Заблудилась? Сбежала из дома, от хозяев или работорговцев? Одна в лесу, без еды, без одежды - она же замерзнет насмерть! Не задумываясь, Давид сорвал с себя ветхий подрясник, оставшись в одной нижней рубахе, и укрыл девочку. Тень улыбки, словно тень облака пробежала по безмятежному лицу. Осторожно, чтобы не разбудить, мальчик тронул нежную ладошку спящей - сухая и чуть прохладная. Значит не успела ни закоченеть, ни всерьез заболеть. Спит так крепко - не иначе, тоже натерпелась обид. Чем я могу помочь?
...Мама бы точно знала, что делать. Укутать в серую шаль из козьего пуха, напоить горячим молоком с куркумой и маслом, растереть пятки и грудку гусиным жиром, положить в рот припасенный с праздников кусочек белой халвы. И укачивать на коленях, согревая дыханием, напевая тихонечко «елли-белли, дитя, засыпай», а потом до рассвета твердить молитвы, поправлять одеяло, утирать пот, просить полуночных ангелов защитить сына от всякого зла...