— Семён! — засмеялся он от переполнявшего его светлого чувства.
— Степка? — не поверил белобровый. — Неужели вернулся?
— Вернулся, Семён, — весело подтвердил Степан, а Нина и Толик только рты раскрыли от удивления. Белобровый незнакомец и их отец вдруг заключили друг друга в объятья, словно родные братья после долгой разлуки.
— Это дядька ваш родной! Семён! — не заметил изумления детей Степан. Нина и Толик переглянулись с тем же недоумением.
Сколько еще родни у отца в незнакомой деревне?
И почему он никогда о ней не рассказывал, словно и не было на земле цветущего этого уголка?
— А племяннички-то… Помощники выросли! С такими на земле не пропадешь, — подмигнул родне Семён.
Степан усмехнулся не то соглашаясь, не то сомневаясь. Дети-то в городе выросли. Известное дело, какие городские в поле работники.
— Где жить-то будешь? — перешел на серьезный тон Семён. Радость встречи сменилась каждодневными заботами. — Может, к нам в дом?
— У тебя ж там внучат уже, наверное, как галчат! — весело улыбнулся Степан.
— Ну и что ж, — согласился Семён. — В тесноте, да не в обиде, как говорится. А внучат, и правда, пятеро. Шестого скоро младшенькая Катя понесет.
— Нет, Семён, — похлопал по плечу старшего брата Степан. — Спасибо тебе, брат, но я к Никите пойду. Он-то и зазвал нас в деревню, он пусть теперь и разбирается с нами.
— И правильно сделал, — одобрил старший брат. — И ты молодец, что вернулся. Что этот город? Вон мать всю жизнь в деревне прожила и ничего! Живет и здравствует.
Как будто кто-то стер с лица Степана улыбку. Только тень раздумий осталась. Раздумий невеселых. И глаза опустил, как будто в чем-то провинился. А, может, и впрямь, виноват?
Засуетился и Семён.
— Ты, брат, это… не обижайся… Я же, сам знаешь, не нарочно…
Степан улыбнулся чуть вымученно. Обидел брата невзначай своей обидой. «Тоже еще барышня кисейная», — молча злился он сам на себя.
— Ничего, Семён! Сколько лет прошло. Вон уже седые мы с тобой. Что былое вспоминать?
Семён помотал головой с веселой обреченностью. И правда, виски у младшего брата совсем седые. Но кого ж горе красит? Никита говорил, схоронил Степан свою Наталью. Эх, судьбинушка!..
— Ну что, брат! Коли что, обращайся!
Повозка снова тронулась.
— Пошел! — заторопил коня Семён. Ему не терпелось рассказать родным о встрече.
Хатка любимого брата Никиты у оврага наполнила душу Степана воспоминаниями, в которых, как в терпком запахе поздних цветов, смешивались радость и грусть. Ведь и тогда, прежде, чем вернуться с тяжелым сердцем в Казань, сели с Натальей прямо на траву. А брат Никита уговорил погостить у него пару дней, успокаивал, как мог…
Брат-богатырь и теперь, просияв глазами и крепкими зубами, казавшимися совершенно белоснежными при его загорелой, выдубленной солнцем и ветрами коже, раскрыл Степану объятья. Потрепал пшеничный чуб Толика. Погладил по голове Нину.
— В нашу породу, чернобровая!
Каре-зеленые глаза двенадцатого сына Акулины и Игната, большие, с длинными ресницами, ласкали кротким взглядом, но временами он казался строгим из-за густых темных бровей.
А вот взгляд улыбчивой жены Никиты Катерины всегда оставался прозрачным и светлым, как ручей. И у детишек их, двух сыновей и двух дочек, глаза такие же, с солнечными бликами в голубой глубине.
Степан сгреб племянников в объятья, поднял младшую Нюшу к потолку.
— А где же отец твой, Катерин? Жив- здоров? — обратился Степан к свояченице.
Из-за печки послышалось зычный, хрипловатый голос.
— Брысь, Васька!
Недовольно шевеля усами, с печки важно спрыгнул большеголовый рыжий кот и не спеша направился к выходу.
Следом за ним, сонно потирая глаза, спустился худенький старичок с выбеленной годами длинной бородой и выцветшими глазами, в которых, впрочем, угадывался тот же весенний оттенок, что у дочери и внуков.
— Вот ведь, окаянный, так и норовит на голову лечь, — все еще ворчал старец, глядя вслед рыжему Ваське, так что, занятый мыслями о наглом животном, не сразу заметил гостей.
— Илья Кузьмич! — обрадовался, развеселился Степан. Совсем рассеянным стал отец Катерины. Года-то свое берут. Никуда от них не деться. А все молодцом смотрится.
— Степка! Ты ли? — всплеснул руками старец, заулыбался беззубо, засуетился. — Давай-ка на стол, Катюш, собирай. А Ниночка-то с Толиком совсем уж взрослые стали. Эх, года, года…
Илья Кузьмич на секунду насупился от прилива того чувства, которое вызывают выросшие дети, которые, кажется, еще только вчера пешком под стол ходили.