— Мистер Иен!
В первое мгновение ему показалось, что она собирается его обнять. На ее лице заиграла такая теплая улыбка, что у него сразу улучшилось настроение. Ратлидж сам обнял Мораг — она не противилась, но тут же оттолкнула его, фыркнув:
— Фу! Вы мне платье помнете, молодой человек! Ну-ка, отцепитесь от меня!
Ее черное платье до пола было почти таким же негнущимся и суровым, как она сама. Платье можно было назвать символом Викторианской эпохи и символом добродетельности, как и тяжелую связку ключей на серебряной цепочке, висевшую у Мораг на поясе.
Дэвид Тревор вышел в прихожую из самой ближней комнаты, он крепко сжал руку Иена. Ратлидж посмотрел крестному в лицо, оба они при встрече заново пережили горечь утраты, о которой ни один из них не заикнулся.
Сын Тревора служил во флоте, его убили на третий год войны. Ратлидж считал Росса почти братом, тем более что родного брата у него не было. Он так и не успел свыкнуться с мыслью о гибели Росса.
Его проводили в гостиную, маленькую, с низким потолком, старомодную, но очень уютную. В очаге весело потрескивал огонь. Собаки, радостно поздоровавшись со старым знакомым, свернулись у его ног, довольно вздыхая. Громко и мирно тикали часы. Стакан с хорошим виски появился у него в руке еще до того, как он уселся на диван напротив любимого кресла крестного. Сразу прошли напряжение и усталость после долгой дороги. Во многих отношениях Ратлидж почувствовал себя дома.
Хэмиш после нескольких часов сердитой перебранки как будто тоже ненадолго успокоился. А может, все было связано с тем, что Ратлидж сам перешел некую мысленную границу, как и невидимую черту на карте? Ратлидж решил, что дело, наверное, и в том, и в другом.
— Как ты доехал?..
Вопрос послужил началом неспешной и нетребовательной беседы, которая продолжалась до тех пор, пока Тревор не услышал, что часы на каминной полке «объявили», что прошло полчаса.
— Мы опоздаем к ужину, и Мораг непременно выбранит меня за то, что я держу тебя здесь, хотя тебе наверняка нужно переодеться. Мы приготовили тебе твою прежнюю комнату наверху.
Комната находилась под самой крышей, но Ратлидж помнил, что она вполне просторна и он не испытает в ней клаустрофобии. Он всегда жил в этой комнате в детстве, когда приезжал в гости к крестному, и позже, став взрослым. Сколько он себя помнил, в этой комнате ему всегда было хорошо.
Когда они выходили из гостиной, Тревор хлопнул его по плечу:
— Как же я рад тебя видеть! Надеюсь, ты у нас задержишься! — Он вздохнул и покосился на камин. — Ты только осторожнее с Мораг, ладно? Она уже не та с тех пор, как… в общем, с тех пор, как нам сказали… Теперь ее возраст стал заметнее, и очень жаль. Ты ведь знаешь, как она его любила… — Он не договорил.
— Да, я знаю, — с трудом выговорил Ратлидж и направился по коридору к лестнице.
От горя у него перехватило горло. Росс был умен и красив, ему суждено было блестящее будущее в отцовской архитектурной фирме. А вместо этого он лежит на дне морском в окружении покореженных металлических обломков… Еще один моряк, чью гибель увековечивает на земле лишь военный мемориал. Ратлидж узнал о гибели Росса во Франции, теплым весенним утром, предвещавшим очередную газовую атаку. Времени на то, чтобы оплакать Росса, у него не было. Такая возможность на фронте выпадала редко.
Мораг принесла ему горячую воду и чистые полотенца. Она стояла на пороге его комнаты, сжав руки перед собой, и ждала, когда Ратлидж поднимется и подойдет к ней. Мораг не сводила взгляда с его лица. Она помнила его совсем маленьким, ругала его за проказы, приберегала для него пирожки после чая, лечила царапины и чинила рубашки, которые он рвал, лазая по деревьям. Ратлидж не имел права отводить взгляд. Он улыбнулся.
— Значит, на войне тебя ранило?
— Все раны вполне излечимы. — Ратлидж допускал ложь во спасение.
Но Мораг, видимо, прочитала у него на лице нечто большее.
— Да, так ты и в письмах писал, но ведь в письмах всего не скажешь, верно? Я хотела посмотреть сама… — Помолчав, она вдруг спросила: — Ты, наверное, грезишь?
Он молча кивнул.
— Да. Так я и думала. Ничего. Это пройдет. В свое время, когда Господь пожелает.
Следом за ним она вошла в комнату, разгладила полотенца на вешалке, поправила занавески, чуть передвинула кресло, обитое английским ситцем. Потом тихо сказала:
— Ты уж поосторожнее с самим-то, ладно? Он ведь до сих пор сам не свой… Наверное, ты уже заметил, как сильно он сдал.