Я попробовал было убедить себя, что так ей и надо, но не вышло. Мне стало тошно. Я представил, как она лежит, съежившись, на полу арены, а вокруг груда испачканных кровью — ее кровью — камней…
— Так что, мистер Бартлетт? Вы, кажется, собирались покаяться.
— Да, — ответил я. — Полагаю, вы готовы за это заплатить?
— Заплатить? — На истощенном лице читалось удивление. — Вы хотите компенсацию за камень с души, мистер Бартлетт?
— Называйте это как хотите.
— И сколько стоит этот ваш камень?
— Тэйг, вам это прекрасно известно. Он стоит жизни. Жизни Джулии и моей.
— Мистер Бартлетт, не испытывайте мое терпение.
— А вы мое.
— Ваше признание нужно лично мне. Покаетесь вы или нет, вас обоих ждет смерть на арене. Обвинение в прелюбодеянии снять невозможно.
— Я и не прошу снимать обвинение. Мне лишь надо, чтобы вы позволили нам с Джулией сбежать. Вам это под силу.
Тэйг уставился на меня.
— Мистер Бартлетт, да вы помутились рассудком! Вы и правда думаете, что я бы отпустил вас, даже если б мог, и тем самым позволил и дальше порочить Джулию?
Оказалось, моя логика подвела меня. Я обязан был догадаться, что Тэйг предпочтет, чтобы его цветок навсегда увял, нежели был «осквернен» еще больше. Отчаяние овладело мной, и я стал хуже соображать.
— Хорошо, а если речь пойдет только о жизни Джулии?
Костлявой рукой Тэйг утер пот со лба.
— Боюсь, Мистер Бартлетт, что вы плохо понимаете ситуацию. Вы словно человек, который пытается доказать, что дважды два не равняется четырем, ни при сложении, ни при умножении. Поймите, Джулия должна умереть. Даже если она невиновна, ваши аморальные поступки навсегда очернили ее репутацию. Я не могу спасти ее, как бы мне этого ни хотелось.
Теперь я понял. Его фанатизм поражал меня. Нет, он не простой фанатик, он — настоящее чудовище. Если Джулия была его богиней, то богом его был закон. Непорочность богини не стоила осквернения бога. Он жаждал услышать мое признание, но не мог выбить его силой и не мог заплатить запрошенную цену. Мой единственный шанс на спасение гроша ломаного не стоил.
Но этот шанс еще оставался. Мне нужно было лишь придумать новый способ его использовать, чтобы спасти и себя, и Джулию.
И я придумал. Я сомневался в надежности этого способа, но попытаться был обязан.
— Хорошо, Тэйг. Ваша взяла. Приведите сюда Джулию, и я покаюсь.
— Джулию? Зачем? Просто скажите, что заставили ее подменить анкеты. Ей это слышать не обязательно.
— Для меня — обязательно.
Тэйг немного помолчал, затем развернулся и вышел из камеры. Сказав караулившему у двери патрульному подождать, он исчез в глубине коридора. Патрульный закрыл дверь, но не стал запирать. В этом не было нужды, шоковый пистолет в его руке гарантировал, что побег у меня не выйдет.
Я услышал приближающиеся шаги Тэйга, а за ними другие — легкие, воздушные. Как я ни сопротивлялся, сердце все равно дрогнуло и забилось. К горлу подкатил комок.
Мне захотелось плакать, когда я увидел ее остриженные волосы. Она снова была похожа на маленькую девочку, но глаза смотрели на меня взглядом зрелой женщины. С сожалением, но без стыда.
Я отвернулся.
— Отошли своего подручного, — сказал я Тэйгу. — Его это не касается.
Тэйг хотел было возразить, но передумал. Он так жаждал услышать мое покаяние, что перестал реагировать на такие мелочи. Забрал у патрульного пистолет, отправил того восвояси, вернулся в камеру и закрыл дверь. Прислонившись к стальной решетке, он нацелил пистолет на меня.
— Итак, мистер Бартлетт?
— Что ж, Тэйг, ты сам этого хотел, — сказал я. — Джулия, подойди ко мне.
Она подошла. Ухватившись за отвороты тюремного платья, я разодрал его пополам и сорвал с нее.
Глава 6
Джулия отпрянула, пытаясь руками прикрыть наготу. Тэйг остолбенел, в ужасе глядя на свою богиню, в мгновение ока превратившуюся в обычную земную женщину. Не дожидаясь, пока инспектор придет в себя, я выхватил у него пистолет и выстрелил ему в грудь. Глаза Тэйга закатились еще до разряда. С презрением я смотрел, как он повалился на пол. Фарисейский идеализм, в который он облачил Джулию, оказался не прочнее платья, которое я только что порвал.
Я повернулся к Джулии. Она уже успела одеться, и теперь пыталась как-то скрепить разорванные половинки. Лицо ее было бледным, но глаза — ясными. Я с волнением всматривался в них и облегченно вздохнул, когда прочитал во взгляде не злобу, а понимание.