– Ты думаешь, Северус? – спросил Альбус озабоченно.
Я пожал плечами. Я думал много о чем, в том числе, и о том, что наверняка «Горбин и Бэркс» теперь будут какое-то время задерживать заказы на зелья для некоторых известных мне клиентов, а, кроме того, что я, возможно, получу теперь пару предложений с той стороны.
Сова от Ричарда прилетела в половине пятого вечера. «Как можно скорее, там же», - гласила записка. Я скомкал ее и, велев старосте, впустившему птицу в подземелья, сообщить Лонгботтому, что отработка переносится на завтра, помчался к камину, чтобы переговорить с Альбусом. Первое, что я услышал, когда передо мной появился обзор его гостиной, был звук поцелуя. Я никого не увидел, но шорох, а затем протяжный стон (его стон), раздавшийся за спинкой дивана, показал, где находятся участники процесса.
Мерлин мой, столь бесстыдно! Камин был закрыт для перемещений, но не для разговоров. Их мог услышать кто угодно: Филиус, Септима, Минерва, чиновники из министерства. Или только я?
Я рывком вернулся к себе и скорчился на полу, прижимаясь лбом к холодному камню и хватая пальцами край ковра, как последний якорь к спасению. О Мерлин, Мерлин… Он же убьет меня, неужели он не понимает?
В камине раздалось шипение, и я отпрянул, разглядывая выходящего из зеленого пламени Альбуса. Ни слова не говоря, он опустился на колени рядом со мной и судорожно обхватил меня руками. Я обмер в кольце его рук и закрыл глаза, вдыхая любимый, чуть пряный запах его кожи. Он стал баюкать меня, как маленького ребенка, шепча что-то на незнакомом языке. Должно быть, это был древне-эльфийский, не тех тупых лопоухих существ, которые служат волшебникам сейчас, а великого народа, вымершего несколько веков назад и оставившего нам в наследство книги с нелепыми легендами и скорбными песнями.
Успокоился? – спросил Альбус мягко, когда я почувствовал, что почти засыпаю.
Я подавил ком в горле:
– Да.
Он разомкнул объятия, и мы встали, оправляя одежду друг друга, наш маленький ритуал с того времени, когда мы были любовниками.
Он ждет тебя?
Альбус покачал головой.
– Не сегодня, – он запнулся на мгновение. - Я отправил его.
До дрожи в коленках захотелось опять коснуться его, все тело рвалось ему навстречу, когда он здесь вот так близко, на расстоянии вытянутой руки. Я сцепил пальцы за спиной, благо, застегнутая наглухо мантия позволяла скрывать эрекцию, прочистил горло и поинтересовался с усмешкой:
Объятия не считаются изменой?
Не считаются, но поцелуи – да.
Он, не отрываясь, смотрел на мои губы.
А… мастурбация?
На глазах друг у друга?
Я кивнул.
Он сделал шаг ко мне.
– Хочешь проверить? – и еще шаг.
Теперь он стоял вплотную, одно движение, и мы вожмемся друг в друга там. Мерлин, я его ненавижу! Мысль, что это не я его завел, воспоминание о его том стоне помогли мне включить мозги. Я сделал шаг назад и покачал головой. Мне будет мало. Лучше уж никак, чем так.
Он вздохнул, казалось, всем телом. Слегка наклонил голову вправо. Его голубые глаза потемнели и смотрели куда-то мимо меня.
Ты опять хотел уйти?
Да.
Сейчас? – казалось, он хотел удержать меня хотя бы в одном помещении с собой, раз уж мы не могли заниматься любовью.
А я не помнил, когда испытывал такую горечь. Вместе и одновременно порознь. Солнце и луна, которые сменяют друг друга, но никогда не встречаются.
Да.
Горгулья раздери, я тоже умею быть непреклонным.
Иди, - тихо сказал Альбус. Он повернулся в сторону камина, но помедлил. Догнать бы его, повалить на пол и… и все, что позволит моя буйная фантазия… Он тоже позволит, сейчас – позволит, я знаю, только вот не нам одним это расхлебывать…
Я отступил в глубь комнаты:
– Ты проследишь?
Он спокойно кивнул:
Конечно, да.
Через двадцать минут, при полном параде – в маггловской одежде и тяжелом зимнем пальто, я вышел в метель, думая о том, что если Альбус меня не останавливает, значит, возможно, у него еще есть какая-то надежда. Как же я ошибался тогда!
Конец POV Северуса
========== Глава 17 Первая любовь баронессы ==========
12 января 1994 года
Как же холодно, холодно, холодно… Зима кажется нескончаемой. Кожа чешется, высушенная согревающими чарами. Неудобство – это состояние, в котором Вильярдо пребывают уже лет так двадцать. Неудобство – состояние души, замечает про себя баронесса, разглядывая маггловские фотографии и открытки, лежащие под стеклом на письменном столе. Все они зачарованы, и кто-то посторонний увидит лишь списки книг, расписание работы сыновей и мужа, карту порталов Мадрида, репертуар столичных театров.
Под чарами, на открытках - весна и сирень в парке Монсо, прогулки по бульвару Перейр и он, ее первая (и единственная) любовь, с бешеным блеском в глазах цвета ночи. Ее 17 лет, первый курс магической Сорбонны, факультет лекарственных зелий и вечеринки в доме мужа сестры - князя Риккардо Раванилья.
Фотографии маггловские – потому что нет сил смотреть на него живого, видеть ухмылку и торжество в глазах, торжество ответа на вопрос: «Любишь, любишь». Баронесса откидывает голову на спинку кресла, кончики пальцев движутся по карточке, вслепую очерчивая неровный овал лица, вырисовывают неправильные черты, образующие буйную, отчаянную красоту.
Пальцы замирают, а губы вышепчивают имя. Имя, которое в этом доме знать никому не положено. Да и в магическом мире его произносят с ненавистью, с брезгливостью, с яростью. И только она – с воспоминаниями о торопливых поцелуях с привкусом алкоголя, о длинных пальцах, вплетающихся в ее пальцы, о жарком дыхании над ухом. «Твоя линия жизни длиннее, чем моя, Мариночка, вот, посмотри», - он разворачивает ее ладонь к глазам, осторожно прикасается к ней губами. Близко и страшно, и сладко одновременно. И - мысль, что все это - неправда, не навсегда, что все, что связано с Тони – через край, слишком, и кончится, не иначе, как у того, другого Долохова, из столь нелюбимого романа, который мать читала ей еще лет в двенадцать.
Оно и кончилось. Уже все было решено между ними – свадьба в Париже, путешествие по Европе, покупать дом в пригороде. И согласие отца, пусть пока и заочное, было получено. Странная «служба» Тони, на которую они с Игорем, обменявшись быстрыми взглядами, могли отправиться с любой, самой буйной вечеринки, ее не беспокоила. Наоборот – Мария Инесса гордилась. Будущий муж служит в том самом ведомстве, а ей – дочери и племяннице магов-шпионов, которые помогли выиграть войну, с чего привередничать? От опасности же молитва и родовая магия уберегут. Не смущал и возраст – Тони было за сорок, но разница между отцом Марии Инессы, герцогом Толедским, и ее матерью, Сицилией Изабеллой Вильярдо, была еще больше.
И вдруг – подтолкнул чертик не вовремя поделиться радостью от влегкую сданного экзамена, влетела в квартиру Игоря – распахнутые двери безо всяких чар, звуки расстроенного пианино, одним словом, гульба – и услышала, как Тони, ее Тони, хвастается вчерашними пытками.
Когда она ему сказала, что бросает, и объяснила, почему, в зале особняка Стеллы Марии, материной сестры, не осталось ни одного целого предмета мебели. Тони буйствовал, кричал, рычал, а Мария Инесса сжалась в комок на полу и ждала, что ее как минимум шваркнут головой об стену. Жизнь была настолько не дорога, что и защищаться бы не попробовала. Но – и пальцем не тронул. Закончил громить обстановку, спалил наваленную груду антикварной мебели невербальным заклятьем, бросил на Марию Инессу уничтожающий взгляд и вышел. Больше она его никогда не видела.
Игоря она много раз потом встречала в особняке Раванилья. Мария Инесса и не ходила бы туда, но у Лусии Инессы уже начали проявляться признаки безумия, и только сестра могла с ней справиться в такие дни. Да и Риккардо, чем бы он там ни занимался, к ней, к Марии Инессе, был очень привязан. Политических пристрастий они в разговорах не касались, но боевую магию обсуждали часто, да и на дуэлях дрались, а потом со смехом лечили друг друга. Однажды, лет через пять, Игорь рискнул заговорить с ней о Тони, намекая, что Долохов продолжает любить ее, однако Мария Инесса сделала вид, что не слышала. К тому времени ее навыки лицемерия, отточенные шестью годами светской жизни, приблизились к совершенству. Игорь настаивать не стал, издал что-то вроде вздоха сожаления и отвернулся к вошедшему князю.