Но, может быть, со стороны отца? Прости, я читал о твоей матери в «Кто есть кто», - смущается он.
И не со стороны отца, - отрезаю я. – Лучше скажи мне, - вспоминаю, - кто такие Вильярдо де Валадаресы.
Один, - вздыхает Ромулу, видимо, недовольный переводом темы. – Де Валадарес теперь только один. Граф де Валадарес, мой брат, Максима, парень твоей Мэри. Этот титул принадлежал нашему очень дальнему родственнику, и когда он умер, моя семья попросила этот титул для Макса.
Попросила?
Ну, у нас титулы не переходят просто так по наследству. Нужно, чтобы Совет магов еще одобрил, и семья может выбрать не прямой порядок наследования, а…
Кривой, - ухмыляюсь.
Ромулу смеется.
Ну да, выборочный. Поэтому, например, герцог Вильярдо был дядя Фелиппе, а не отец. Бароны – не очень почетный титул, знаешь. После смерти в 55-м году герцога Вильярдо, бабушкиного брата Алехандро Теодора, наследницами могли стать либо только женщины, бабушка и ее две сестры, либо очень дальний родственник, седьмая вода на киселе. Ну а у дедушки нашлись какие-то враги в совете, то есть бабушке титул бы не одобрили, ее сестра, де Ведья-и-Медоре по мужу, они были бароны и очень бедны, им тоже бы титул не одобрили, а муж другой бабушкиной сестры, француз, маркиз де Монтиньяк, ну какой порядочный испанец отдаст титул французу? Ну и отдали титул этому родственнику, хорошо, что бездетному. Когда он умер в 76-м году, Совету опять пришлось выбирать – между нищими баронами де Ведья-и-Медоре и отпрысками Монтиньяков, теперь даже не французами, а португальцами, но врагов дедушки в Совете уже не было, и ему удалось добиться, чтобы титул перешел к его сыну. А сейчас мама в большом почете, крестный Эухении стал министром магии, ну и деньги дяди Фелиппе в любом случае по завещанию нашей семье достались, Совет решил, что не стоит с нами, теперь уже богатыми и влиятельными, ссориться, поэтому титул утвердили отцу.
Богатые и влиятельные?
Он хмурится:
Мама – да, влиятельная. Но не могу сказать, что она выполняет какие-то обязанности. У нее было место в Верховном суде, но она подала в отставку, слишком много дел и мало времени. И мой крестный очень влиятелен. Он бы мог стать архиепископом, но он предпочел остаться просто настоятелем монастыря.
Как же я далек от него. И как не хочется думать про 1998 год. Про 2 мая 1998 года.
Что-то не так? – спрашивает Ромулу, проводя пальцами по моей руке и заглядывая в глаза.
Встаю и натягиваю на себя улыбку:
Мне кажется, мы не сделали одну вещь – не сделали чаю. Я собираюсь разыскать кухню, а ты?
Около одиннадцати в камин заглядывает Альбус, протягивает мне книгу:
Северус, возьми.
Будто на ходу, явно спешит куда-то – наверное, к нему. Вид у Альбуса измученный, и никаких намеков он больше не делает, никаких загадочных посланий, а до ритуала всего три дня.
Я усаживаюсь в кресло листать книгу, как внезапно голова Альбуса снова появляется в камине:
Да, Северус, к сожалению, тебе придется завтра дежурить. Брат Минервы, как ты знаешь, тяжело болен, и она сегодня отправилась к нему.
Сердце вздрагивает, но я заглушаю его тоскливый писк. Что ж, значит, до ритуала Ромулу уже не увижу. Завтра я не успел бы вернуться до дежурства, в четверг – Гриффиндор-Слизерин, поттеровский курс, и это означает отработки, а в пятницу у меня встреча с Анабеллой и Ричардом, надо забрать описание ритуала и кое-что еще обговорить. Что ж, так тому и быть.
Я киваю. Альбус смотрит на меня внимательно, потом исчезает, а еще через полминуты, когда я погружаюсь в книгу, без предупреждения появляется в моей гостиной, уже весь. И так бесшумно, словно и не в камине побывал только что. Впрочем, может быть, действительно и не в камине.
Мгновенно поднимаюсь, Альбус делает шаг ко мне и берет меня за руку.
Не тревожься, Северус, - говорит, - у тебя еще будет время побыть с ним. До завтра, Северус.
Зеленое пламя взметывается, и вот он уже исчез.
Но что это было, я не успеваю себя спросить. В камине появляется лицо Флитвика:
Северус, в моей голове сейчас проделает дыру сова с посланием для тебя.
Спустя полчаса ложусь спать, вытягиваю руку и кончиками пальцев глажу клочок пергамента: «Не смогу завтра с тобой встретиться. Люблю. Р.»
Я не знаю, что такое любовь. Я не знаю, как именно надо любить, чтобы тебя любили, и чтобы в конечном счете все выходило правильно. Я не знаю, чем все это обернется и как вообще правильно жить. Я не знаю, кем и как отберет свою кровавую дань судьба. И, возможно, если помнить про 2 мая, у меня не так уж много времени, но – лицо Ромулу со смешливым прищуром стоит перед моими глазами - в те годы, что мне остались, я сделаю все, чтобы сохранить вот это, обращенное на меня тепло.
========== Глава 112. О магических связях ==========
Матерь божия, не оставь нас, грешных, помилуй, заступись перед сыном…
Из-за разбитых окон и выломанной двери по часовне гулял ветер, и плиты под коленями Эухении тоже были холодны, но она не посмела бы сейчас произнести заклинание, ограждающее ее от этого неудобства. За час все известные молитвы были перебраны, и слова больше не шли на ум, да и разум Эухении блуждал далеко отсюда – то рядом с постелью матери и караулящим ее сон отцом, то рядом с Мором, метавшимся в лихорадке в гостевой спальне, то с дедушкой, который лежал на своей постели неподвижно и почти бездыханно, все равно что покойник. Более всего из них Эухению беспокоил Мор. Мать, по словам отца, была стабильна, и хоть Эухения подозревала, что он что-то от них скрывает, но та и вправду дышала уже ровнее и спокойнее, хоть выглядела подозрительно румяной под легкими сонными чарами. И, по крайней мере, Эухения точно знала, чем это лечить. С грядущим уходом дедушки она уже как-то примирилась, а вот Мор…
…Войдя в лабораторию, Эухенио не поленился и принялся набрасывать на Мора диагностические чары. Эухения сомневалась, что чары, предназначенные для волшебников, годятся для других рас, кроме того, тут и так все было ясно. Наконец Эухенио молча покачал головой и сел в кресло. Он ни о чем не спрашивал, и Эухения была благодарна ему. Она не хотела думать, что через несколько минут все равно придется что-то делать, а вдобавок объясняться с родителями из-за того, что она скрыла Мора от них.
И вдруг по комнате словно пронесся долгий вздох, и она наполнилась странным переливающимся радужным светом, таким ярким, что больно было смотреть. Эухения подумала, что это, может быть, душа Мора, но когда свечение опало, то оказалось, что посреди комнаты над телом стоит женщина в белом платье и с лиловыми волосами. Она медленно опустилась на колени и нежно погладила Мора по голове.
Кто вы? – воскликнула Эухения.
Я услышала его, - улыбнулась женщина. Слезы бежали по ее щекам: - Я наконец-то услышала его.
Женщина встала, и Эухения заметила на ее платье знак – треугольник в квадрате.
Они хотят, чтобы я вернула его тебе, - с горечью сказала женщина. – Чтобы он охранял тебя. Хотела бы я знать, чем вы все трое так приглянулись им, что вам разрешается так много. В том числе заключать договоры по второму разу и после двух отказов! – продолжила она с возмущением.
Эухения не успела и слова вставить, как женщина прервала ее нетерпеливым жестом, прикрыла глаза, и ее платье и волосы затрепетали словно от порыва ветра. Радужный морок вновь пошел по всей комнате. Когда он опал, незнакомка повернулась в сторону окна, и Эухения увидела за ее спиной пару крыльев.
Ждите здесь! – велела незнакомка. – Он ушел только что, и сосуд не должны были успеть запечатать. У них слишком много работы.
Она исчезла с ярким свечением.
Ну ничего себе! – пробормотал Эухенио. – Ты видела? Сильфида. Что это за договор? – спросил он. – И кого она имела в виду? Кто они, и кто эти трое вас?
Хотела бы я знать…
Прошло всего несколько секунд, и незнакомка вернулась. Теперь она держала в руках покрытую паутиной бутылку вина.
Подержите его голову, - велела она.
Эухенио скользнул на колени первым. Женщина откупорила бутылку, поднесла ее к самым губам Мора, и светящаяся субстанция потекла в его рот. Отбросив бутылку, сильфида зажала ему рот ладонью.