Взгляд падает на заложенный камнем камин. Тогда мы уже собирались вон из класса, как вдруг в разожженном камине раздался шум и нам под ноги выкатился мохнатый комок с заостренными ушами и большими острыми зубами. Это был нелетаюший родственник пикси – имп, и я его видел впервые в жизни. Шерсть у него тлела по всему телу, и он верещал так громко, что закладывало уши. Уолтер обездвижил его и, сунув в руки Блэку, сказал, чтобы тот отнес его к преподавателю по уходу за животными. Не мне, не нам обоим – Блэку. Именно это и уязвило больше всего – сколько ни рассуждают бывшие гриффиндорцы о равноправии, предпочтение все равно отдают Гриффиндору. Имп потом стал блэковским фамильяром, и какое-то время ездил на его плече или в сумке и, конечно же, чуть что норовил перескочить на меня, ущипнуть за ухо, выдрать прядь волос или даже клок из мантии. Один раз он помочился на меня, и вся поттеровская компашка потешалась во всю мощь присущего каждому из них интеллекта. Еще раза три, пока Слагхорн отворачивался, имп начинал скакать передо мной на зельеварении и кидаться ингредиентами в мой котел, а потом мгновенно исчезал, молча строя гнусные рожи. Слагхорн в конце такого урока сочувственно говорил: «Я вас не узнаю, Северус, вы испортили самое простое зелье», и все это сочувствие было насквозь пропитано торжеством.
Продолжалась эта эпопея с импом недели три, и я уже перечитал все книги о них, выучил все возможные заклинания против них и как раз варил отталкивающие составы, которыми собирался пропитывать волосы и мантию, как вдруг, наскакавшись в теплицах, имп чуть не угодил в рот гигантской мухоловке, а Лили, отчаявшись усовестить Блэка в жестоком обращении с беззащитным существом, с моей подачи пожаловалась директору, и тот извлек на свет божий декрет 1400-какого-то года, согласно которому в школе было официально запрещено иметь каких-либо других фамильяров, кроме сов, жаб, кошек и крыс. После этого имп с плеча Блэка исчез, и в последний раз я его видел, когда мы после пятого курса отправлялись домой, - на перроне.
Блэк. Иногда мне снилось, как я убиваю его. Я начинал делать это медленно, например, жарил его на раскаленной решетке на медленном огне или заставлял выпить какой-нибудь особенно болезненный яд, и каждый раз говорил себе, что у меня хватит сил завершить это, и каждый раз не выдерживал уже через несколько минут и убивал его. И тут еще Альбус или Лили говорили что-нибудь под руку, вроде того, что я поступил правильно, а мне хотелось на них наорать за то, что они ничего не понимают.
К черту Блэка! Вначале порываюсь перейти из этого кабинета в другой, но потом решаю, что это будет похоже на то, что он опять взял верх. Заставляю себя сосредоточиться, и через две минуты уже забываю обо всем, кроме книги. Магия фантомов как система мне незнакома, а оказывается, к ней относятся и Патронус, и вуду, и многие магические существа были созданы волшебниками древности именно на основе фантомной магии. Даже некоторые духи – это в первую очередь фантомы, и если знать фантомную магию, то можно изобретать свои заклинания буквально на ходу.
И кстати, портреты – волшебные портреты тоже относятся к фантомной магии. Переворачиваю вторую страницу раздела, посвященного портретам, и – чуть не подскакиваю. «Следует отличать отпечаток личности от души, заключенной в портрет или скульптуру. Заклинание, которое прерывало бы столь жалкое существование, неизвестно».
Выбегаю из кабинета, забыв загасить свечи, потом на середине коридора вспоминаю и все же возвращаюсь. Напоминаю себе, что Маршан велел не бегать. Не то чтобы я исполнял его предписания, но в любом случае, спешить сейчас некогда, никто от того, приду я раньше или позже, не умрет. Точнее, тот, к кому я спешу, умер давно.
В комнатах Минервы тихо и как-то безжизненно. Вместо воды в графине на столе на дне желтый сухой осадок, портьеры, закрывающие вход в спальню, обвисли унылой тряпкой, а некогда грозные дракончики вместо бодрых струек пламени выдыхают жалкий дымок.
Роберт болен, - говорит преподобный МакГонагалл, пока я обвожу взглядом кабинет.
Я сажусь на край стола рядом с аркой.
В этом вашем Мунго говорят, что сделали все, что в их силах. Так ведь всегда говорят, когда ничего не могут сделать, правда? Роберт, мой мальчик… А ведь ему нет и шестидесяти.
Все это, конечно, печально, но меня интересует другое.
Как получилось, что вашу душу заключили в портрет?
После моего вопроса он замолкает минут на пять, и мне уже кажется, что он ничего не ответит и что я зря пришел, когда вдруг раздается еле слышное бормотание:
Только не напоминайте ей об этом, пожалуйста. Она ведь и сама не знает, как так вышло. Она, бедняжка, так переживала, что я умираю, так хотела, чтобы я не уходил…
Спонтанная магия, вот оно что! Как Минерва с этим живет, интересно?
Она пробовала как-то освободить вас?
Первый год пробовала, и она, и ваш Дамблдор, и специалиста по привидениям приглашали, - вздыхает он, - да что толку. Говорят, что магия желания так сильна, что пожелать обратного уже невозможно. Да и невезучая моя девочка с магией-то. Так хотела стать сильной колдуньей, а и с любовью из-за этого не складывалось всю жизнь, и вот из-за меня еще казнится теперь, бедняжка. Нет, вы не подумайте, что мне плохо, просто иногда вдруг тоска такая нападает, как подумаю, что вот уйдет она тоже, бедняжка, а я где буду потом висеть, и это те же адовы муки, вечность.
А портрет? Потрет разрушить нельзя?
В том-то и дело, что нельзя. Он теперь тоже вечный. Так уж вот она пожелала, и таков, значит, мой крест. - Он умолкает, но через несколько секунд вдруг снова заговаривает: - Но вы ведь не это обсуждать пришли?
Я вздрагиваю. В проницательности ему не откажешь. Но я даже не знаю, как рассказать, что рассказать и стоит ли вообще… Знают двое – знает и свинья.
Вы намереваетесь что-то сделать и сомневаетесь, стоит ли, - уверенно говорит он.
Да, - собственный голос звучит глухо, в горле пересохло.
Вы можете этого не делать?
Вряд ли.
Ну тогда ответ очевиден, правда?
Правда.
Говорить, собственно, больше не о чем. Я покидаю комнаты Минервы, на ходу уничтожая свидетельства моего присутствия, и когда открываю дверь в коридор, в спину доносится тихое:
Действуйте смело, сэр. Я буду молиться за вас.
И, возвращаясь в подземелья, я думаю, что да – это именно то, что мне надо было услышать сейчас.
Я вхожу к себе в гостиную, когда вдруг из камина раздается жуткий шум. Вытаскиваю палочку, но шум тут же перекрывается жалобным, явно не человеческим плачем, и я в шоке застываю, когда на коврик перед камином вываливается черный мохнатый комок. Нет, не может быть. На несколько секунд я судорожно соображаю, не сон ли, не галлюцинация ли, но по-настоящему проверить это вряд ли возможно. Разве сумасшедшие соображают, что они сумасшедшие? А имп продолжает захлебываться плачем, и я вскоре понимаю почему. У него сломана правая верхняя лапка.
Да уж. Заклинания против них я знаю, а вот лечебные… Зачастил я к Хагриду. Имп, между тем, переходит на верещание, и сует вторую лапу себе в рот, и я понимаю, что он еще и голоден. А что они там едят? Мух? Может, сгодятся сушеные стрекозы?