С Ритой они сблизились с самой первой встречи – как два полуизгоя в огромном семействе, вроде не чужие, но и совершенно точно – не свои. И, может быть, Фелиппе и не доверял ей каких-то особых тайн, но его радовал сам факт того, что у него есть кто-то, кому он гипотетически мог бы излить душу. Встречались, как правило, в кафе, раз в пару недель после работы, писем друг другу не писали, но если Рите нужно было срочно, она вполне могла заглянуть к нему в отдел. Не домой, так как боялась натолкнуться на Эрнесто.
В одну из таких встреч и рассказала, почему вышла замуж за Ромулу. И теперь ее брак стремительно стремился к нулю. Фелиппе не зря ел свой полицейский хлеб и не зря десяток лет работал с информаторами из разных слоев, так что из немногочисленных обмолвок быстро выловил два и два и получил совершенно ошеломляющие четыре. И именно мысль о Рите потом помогла решиться, доведенная до абсурда идея, что однажды Фелиппе появится у Вильярдо с Северусом под ручку…
Жалел ли он, что отшил его? Жалел, и не раз. Даже сегодня, несмотря на то, что под конец все-таки почувствовал себя вымотанным – а иначе и быть не могло, после ритуала такой интенсивности про стихийную магию можно было забыть минимум на полгода, - так хотелось остаться. Пусть даже не сексом заниматься, а просто лежать в обнимку, трансфигурировать из подручных средств расческу и расчесывать Северусу волосы. И не думать, не думать ни о чем. Но – то ли благоразумие проявил, то ли струсил – даже не заикнулся.
А теперь приходилось возвращаться домой, где, с точки зрения других, может быть, и уютно, но ему самому - немило. И никогда не было. С самого раннего детства, когда выскакивал на улицу и, сжавшись в комок на корточках, прятался в бурьянах неподалеку от крыльца, затыкая руками уши – лишь бы не слышать, как ругаются мать с отцом.
Став взрослым, он не раз думал, не продать ли халупу и не купить ли жилье в другом месте, но во-первых, ему нравилось на отшибе, а во-вторых, ему порой казалось, что куда бы он ни пошел, неуюту никуда не деться, что это его собственное, особенное, внутреннее свойство и никакими переменами его не победить. А с появлением Эрнесто к плохим прибавились и хорошие воспоминания – например, о том, как осенью они сиживали на том же крыльце с бутылкой вина, болтая обо всем на свете и пьяно целуясь, и отдрачивая друг другу, и это было так сильно, и так глубоко, и так важно и прекрасно, как будто лучше не было ничего на свете. И пусть потом было и другое - эти взгляды, как на собаку надоевшую, которую пристрелить жалко, но и слушать гавканье сил уже нет, или выплюнутое сквозь стиснутые зубы: «Да что ты, как проститутка, все лезешь и лезешь под руку?», или насмешливое: «Воображаешь себя великим любовником? Да ты разве умеешь что-то большее, чем зад подставлять?» Все это было, да, но хорошее было тоже, и Фелиппе боялся, что, продав дом, он потеряет ту единственную ниточку, которая еще связывала его с самой большой любовью его жизни.
Аппарировал он не в дом, а к крыльцу – в помещение не хотелось. В другой раз он бы призвал бутылку вина и расположился на ступеньках, но сегодня напиваться было опасно. По этой причине он решил и в бар не идти, хотя иногда делал так, когда становилось совсем паршиво, и в маггловском городе у него была пара любимых мест. Иной раз в такой момент он бы мог и к Вильярдо наведаться, наплевав на то, что Эрнесто, вернувшемуся с дежурства, будет неприятно, и наплевав даже на свою вину перед Соледад – потому что одному хотелось быть еще меньше. Но, рассудил он, сегодня там все на нервах и либо им будет не до него, либо от него потребуется кого-то утешать, а на это у него точно не было сил. Лучше уж отыскать в подвале сонное зелье, которое он купил еще лет пять назад, когда ловили одного особо опасного маньяка, и забыться таким, самым безобидным способом.
Но не прямо сейчас… Стараясь не думать о том, что дом выглядит еще более мрачным и одиноким, чем обычно, он свернул вправо и, расчистив себе дорогу в бурьяне, который каждую ночь разрастался заново, вышел к детской площадке, обустроенной еще отцом. Сейчас от нее остались только турник и качели; баскетбольное кольцо после очередного землетрясения сползло по косогору вниз, и Фелиппе решил его не ремонтировать – все равно у него не будет детей, так какой смысл? Он подошел к турнику и на секунду прислонился к нему лбом, надеясь на прохладу, однако железо предсказуемо оказалось нагретым, так что Фелиппе фыркнул и принялся подтягиваться – лучшее лекарство от любви к мудакам. Сделал двадцать подтягиваний и решил передохнуть: сбросил мантию и повис в любимой позе - зажав перекладину под коленями, вниз головой. Закрыл глаза и несколько минут пребывал в блаженстве, слушая только ветер и звуки машин. Потом, конечно, не удержался и подумал – а что если бы Эрнесто сейчас подошел и обнял: делал это десятки раз, пока жил здесь.
В общем, этот поганец даже тренировки умудрился ему испортить. Фелиппе вскочил на ноги и горько рассмеялся. Пожалуй, все-таки надо продать дом. А еще отправиться на стажировку в Америку – коллеги звали уже давно. Хватит жить с призраками, пора начинать новую жизнь.
Он развернулся к дому и – сердце заколотилось так бешено, что Фелиппе даже зашатало. Стой сейчас он на краю обрыва, мигом бы нырнул вниз головой. Впрочем, он и так, кажется, на нем стоял всю жизнь, и осознал это только сейчас, когда его наконец схватила, удерживая за мантию, чья-то рука. Потому что в окнах спальни, его собственной спальни – что было совершенно невозможно, если только там не было Эрнесто – в этих самых окнах горел свет.
К пещере они вышли, когда день уже занялся вовсю, и не сказать, чтоб свежими. Ближайшая точка аппарации находилась в без малого пяти милях, а шагать по снегу было утомительно.
Надеюсь, нам ни с кем не придется сражаться, - сделал попытку пошутить Ромулу.
Он сбросил тяжелый рюкзак в паре футов от зияющего черного провала и с облегчением повалился в снег. В рюкзак, стараниями Мартины, были упиханы теплая мантия, запасная обувь, еда, термос с кофе, двухлитровая бутылка воды и аптечка.
«Туда нельзя даже аппарировать. Никто не знает, как там действует, и действует ли вообще, магия», - было заявлено ему непреклонным тоном. На тот момент Ромулу был склонен согласиться, но сейчас он и самого себя за свое согласие ненавидел. Болели и спина, и плечи, и шея, и что хуже всего – магия, если Люкс вообще, конечно, знал толком хоть одно лечебное заклинание, - здесь действительно не работала.
Тебе это не обязательно делать, - напомнил тот, вытягиваясь на снегу рядом с ним.
Впрочем, оба тут же пожалели о своей беспечности – может быть, где-то когда-то их мантии и были обработаны отталкивающими чарами, но сейчас они, очевидно, потеряли свои свойства, превратившись в обычные плащи. С громкой руганью принялись переодеваться, заталкивая сырые и, соответственно, еще более потяжелевшие мантии в рюкзаки.
Я справлюсь, - Ромулу, конечно, и вполовину не чувствовал той твердости, что пытался напустить в голос.
Нет, не следовало мне тебя в это втягивать, - Люкс кусал губы и выглядел расстроенным.
Это ведь была мамина идея, - утешил его Ромулу. – Раз она предложила меня взять, значит, была уверена, что это не опасно.
А ты-то откуда знаешь?
Полина Инесса сказала.
Люкс усмехнулся:
Подслушивала?
Подслушивала, - согласился Ромулу.
Значит, она слышала… - в темных глазах вспыхнул странный огонек и пропал. – Ну что ж теперь… Все равно уже… - И Люкс, подхватив свой рюкзак, решительно сделал шаг вперед.