Возвращаюсь в лабораторию и стаскиваю перчатки. Кто бы меня сейчас таким увидел, тоже неделю хохотал бы, наверное. Ночная сорочка и перчатки из драконьей кожи. Бывшие. Отрава и их умудрилась проесть. Убираю разгром, накидываю рабочую мантию, ставлю следующий этап волчьелычного и иду варить какао. Зелья жалко, но будет мне впредь наука. Не смог дождаться ночью, когда остынут, - так хотелось спать, а и Помфри, и Помона просили срочно. Зато проснулся, в голове прояснилось, и, кажется, на ногах стою.
Слежу за бурой массой на огне, слушаю тихие всхлипывания в гостиной и вспоминаю почему-то вчерашний разговор с Поттером.
Никому не рассказывать, Поттер, – это значит ни директору, ни Грейнджер, ни Уизли, ни фамильяру, никому. Ни дневниковых записей, ни каких-либо намеков себе самому.
Ясно. Значит, до завтра?
До завтра, Поттер.
Гарри.
Хорошо. До завтра, Гарри.
А вот как он ушел не помню, и что происходило дальше память вымарала тоже. Может, я сомнамбула, как та девчонка Лавгуд с Рэйвенкло, которую я встретил в ночном коридоре во время сентябрьского дежурства? Впрочем, ставлю на усталость.
Какао замечательное, но в горло не идет. Имп продолжает реветь, и я возвращаюсь в гостиную, прижимаю сверток к груди и поглаживаю, и он начинает лопотать-жаловаться, наверняка рассказывает, как испугался, наглотавшись дряни, а может, про вчерашний ритуал, или уж про всю свою непонятную мне демоническую жизнь. Долго лопочет, целых полчаса, пока наконец не засыпает. Укладываю его осторожно обратно, проверяю целостность замков и чар, переодеваюсь в приличную одежду и ухожу – к Альбусу.
Пароль у нас сегодня – «Морковные тянучки». Поднимаюсь наверх – дверь в гостиную открыта, оттуда доносится какой-то шум и резкий, продолжительный стон, и у меня на секунду темнеет в глазах. Опять? Значит, ничего не изменилось? Впрочем, я же прервал только контракт, а не связь между ними, не так ли?
И в этот момент Финеас Блэк мне кричит:
Ну что же ты столбом застыл, болван?! Иди скорей к нему!
Бросаюсь в гостиную – как раз вовремя, чтобы увидеть фигуру в темном плаще, исчезающую в зеленом пламени. Альбус лежит на полу между диваном и столом, нога придавлена опрокинутым креслом, и сам он присыпан осколками фарфора. Губа у него разбита, волосы всклокочены, под глазом наливается синим здоровый фингал, а руки – руки неуклюже пытаются соединить разорванные половинки робы. Но пальцы не слушаются, и там, где ноги не прикрыты, видно, что по ним течет кровь.
«Я убью его», - первая мысль, которая приходит мне в голову. Однако бешенство – не лучший советчик. Потом. Я буду думать об этом потом. Опускаюсь рядом с Альбусом, заношу палочку для диагностики, но он, шумно выдыхая, отталкивает мою руку:
Не надо, Северус. Я сам.
Поднимается, опираясь на мое плечо. Прислоняется к столу.
Палочка прилетает ему в руку, один взмах – и Альбуса окутывает белое сияние миллиона искорок. Больше всего их вокруг пальцев, но второе по плотности облака – пониже живота, и я отворачиваюсь, отхожу к окну, чтобы не думать, что он мог… мог… Меня даже не волнует, если Альбус сейчас сотрет мне память.
Кажется, мой друг слишком бурно отреагировал на некоторые изменения своего статуса, - легкомысленно хмыкает Альбус за моей спиной. – Вот только придется заказывать новые очки – эти, к сожалению, уже были очень старыми.
Я разворачиваюсь. Салазар, как он может так шутить?
Но Альбус, заклинанием ставящий на место кресло, выглядит так, будто случившееся – совершеннейшие пустяки. А внешне – так, будто с ним вообще ничего не произошло. Только пальцы обмотаны бинтом. Сколько же у него силы, если он так легко восстанавливается?!
Полагаю, я получил немного магии обратно, - говорит он между тем с улыбкой, прислушиваясь к себе.
А мне страшно спросить, действительно ли он свободен. И как об этом спросить?
Альбус вглядывается в мое лицо и выражение его лица сменяется тревогой. Он подходит и легко касается пальцами здоровой руки моего рукава:
Чтобы что-либо навредило мне, это должно быть что-то посерьезнее попыток сорвать на мне досаду, Северус.
Сорвать досаду, - хмыкаю я. – А если бы он вас?..
Убил? Но позволил бы Альбус себя действительно убить? Он и Геллерту не позволил, хотя, судя по воспоминаниям, на многое был для него готов.
Изнасиловал? Но, вполне вероятно, если вспомнить кровь на ногах, что он так и сделал, и, кажется, это Альбусу уже не в новинку. Однако при мысли, что тот трогал, лапал, брал Альбуса, а Альбус не хотел, ненавидел его касания, но почему-то позволял все это, все внутри переворачивается, а в горле, расползаясь по легким, образовывается комок - будто в него напихали жаброслей, и ты вот-вот уже от них задохнешься, а жабры все никак не растут.
Тебе надо выпить, - внезапно говорит Альбус.
Он призывает бутылку вина, и разливает по бокалам. Я машинально ловлю свой и делаю глоток. Но жабросли не рассасываются. Кажется, делается только хуже.
И что же? – спрашиваю с сарказмом. – Ваш друг, недовольный своим статусом, в любой момент может вернуться и закончить начатое? Или… продолжить?
Меня нужно остановить, я знаю. Потому что меня несет, я падаю в пропасть, и я даже вижу потоки яда, выплескивающиеся меж моих губ вместе с каждым словом. Но Альбус не обрывает меня, Альбус смотрит в пустоту, не удостаивая меня взглядом, а я, прекрасно зная, что он делал это все не ради себя, ну по крайней мере, через какое-то время не ради себя, не могу остановиться сейчас сам. Или не хочу.
– Как, интересно, приобретаются такие права, Альбус? Или ваш идеал отношений именно таков? Чтобы растаптывали вас, потому что вам становится неинтересно, когда растаптываете вы?
Достаточно! - ладонь Альбуса оказывается на моей щеке быстрее, чем я успеваю увидеть замах. Но меня отрезвляет. Что же, разве могло быть что-то иное? Нарывался и получил. Кручу в руках бокал и смотрю в него, равнодушно отмечая свое собственное ожидание, что будет дальше. Ни замирания сердца, ничего.
Альбус отступает на шаг. Смотрит ровно и молчит.
Никаких «никогда не смей разговаривать в таком тоне», надо же. Или мы это уже прошли? Сейчас должно быть применено что-то покруче? Увольнение мне не грозит, отлучение от тела давно состоялось, презирать меня уже презирали, и отвращение ко мне тоже уже испытывали. Нового ничего уже не будет. Даже жаль как-то.
Хмыкаю, подношу бокал к губам и выпиваю залпом. Вино слегка ударяет в голову, но не слишком, вкусное такое вино.
Как-то так, - говорю, - Альбус, как-то так.
А потом думаю: «Какого черта?» Ему все позволено, а мне нет? Это мне-то, который душу продаст, чтоб этому чертову манипулятору было хорошо? И никакой особой благодарности за все эти годы. Только вечное шпынянье, вечное «Северус, сделай это и сделай то, но ты все равно никогда не будешь достаточно хорош. Прогнившая сердцевинка, Северус. Слизеринский факультет. Сюда ведь изначально попадают такие… прогнившие». Внезапно меня охватывает такая ярость, что я ее не только чувствую, но и вижу. Потоки раскаленной лавы бешенства в одно мгновение заполняют всего меня, бьются в границы тела, это непереносимо, и я понимаю, что единственный выход – выплеснуть ее сейчас на того, кто так долго заставлял меня страдать. Показать ему его место. Показать ему, что он ничуть не лучше меня.
Между нами два шага, и я преодолеваю их со скоростью молнии.
Северус, нет! – кричит Альбус.
Впечатываю его в стол, выбиваю палочку, связываю Инкарцеро, рывком развожу его ноги, толкая его на стол спиной, расстегиваю брюки. Все действия занимают несколько мгновений. Собственное возбуждение, примешивающееся к бешенству, готово разорвать меня на части, и унять его можно только так.