В тот вечер я был злее обычного, и криворукие хаффлпаффцы, получившие отработку за взрыв котла, жались друг к другу от страха, всего лишь нарезая ингредиенты для перечного зелья. Я старался не думать о том, что мне предстояло через пару часов, но мысли метались, как загнанные фестралы. Все мое тело как безумное требовало того, чтобы Альбус прикасался к нему. А разум - словно раздвоился. Одна его часть ликовала от мысли о том, что это будет он, самый могущественный волшебник Вселенной, настаивала, какая это честь для меня. Другая – большая часть - приводила самые отвратительные картины подчинения одного волшебника другому, весь мой опыт в роли Пожирателя. Я напоминал себе, что это – то, что не восстанавливается, даже если я потом попрошу запустить в меня Обливиэйтом. И что, кому бы я ни отдавал себя, потеря может быть значительнее приобретения. Даже если это Альбус, о ласковом взгляде которого (без всякого сексуального подтекста) я мечтал все те годы, пока учился в школе.
К восьми часам сомнения проели мне мозг настолько, что, закрывая кабинет за студентами, я обозвал себя трусом только для того, чтобы заставить себя пойти наверх. Более того, если я не пойду, возможно, меня сочтет трусом Альбус. Перед тем, как зачерпнуть летучего пороха, я долго стоял перед камином, закрыв глаза и словно ощупывая одновременно и телом и разумом ту точку невозврата, которая поменяет меня. В конце концов, я пришел к выводу, что для того, чтобы двигаться дальше, необходимо что-то оставлять в прошлом. Какой смысл стоять на месте? Худшее в моей жизни уже свершилось – тот момент, когда я понял, что Лорд задумал убить Лили. Даже не тот, в который я узнал о ее смерти. Потому что, когда она умерла, закончилась более чем годовая агония ежедневных метаний между отчаянием и надеждой.
Альбус, надо отдать ему должное, понял мое состояние с первых секунд, как только я вступил в его гостиную. После путешествия по каминной сети меня слегка подташнивало. Окинув меня оценивающим взглядом, Альбус покачал головой, потом взял за руку и подвел к изысканно сервированному столу, накрытому на две персоны. Видимо, он также пропустил ужин, как и я. Я молчал, позволив Альбусу ухаживать за мной, и безропотно взял бокал вина.
За нас, - улыбаясь, сказал Альбус. У него всегда была слабость к ритуалам.
Я чокнулся с ним, выдавив: «За нас». Глоток в меру сладкого вина оставил на языке терпкое послевкусие. Я отставил бокал и стал просто смотреть на Альбуса. Нервничал ли он, или эта ситуация была для него настолько привычной, что за его непроницаемостью скрывалась всего лишь скука?
Северус, я ничего не заставляю тебя делать, - заметил Дамблдор, вернув мне внимательный взгляд. – Ты можешь уйти отсюда в любую минуту.
И после никогда не вернуться, не так ли?
Он помолчал, а затем сказал осторожно:
– Полагаю, это те вещи, к которым никогда по-настоящему не будешь готовым, если только не любишь всем сердцем.
Любовь была слишком скользкой темой для меня. Я прекрасно помнил, как моя мать «любила» отца, покорно подставляя голову и спину под удары его кулаков. Или – как Нарси извивалась у моих ног в истерике, объясняя, что без отворотного средства она сойдет с ума, потому что единственная мысль, которой она живет – бросить все, включая маленького сына, и аппарировать с Долоховым в Париж. С Долоховым, которому она, между нами, ни на кнат не сдалась, кроме как на пару ночей.
Альбус пристально посмотрел на меня. Что я мог ему сказать? Что он хотел от меня услышать? Говоря о любви, он, конечно, имел в виду нечто возвышенное, не дай Мерлин еще заговорит о самопожертвовании Лили…
Но он только повторил:
Ты можешь уйти, Северус. Я не буду считать тебя трусом и не изменю своего мнения о тебе.
И каково же оно, ваше мнение, которое вы не измените?
Ты его знаешь, - произнес он тихо.
Вы как-то сказали, что я вам противен, - заметил я осторожно.
Я сожалею о своих словах, - сказал он резко. – Ты слышал, что я думаю о тебе теперь.
«Мой храбрый, мой сильный и умный мальчик», - вспомнилось мне. Мог ли он так думать на самом деле? Было ли это сказано всего лишь, чтобы успокоить меня в той ситуации?.. От воспоминаний о поцелуях Альбуса, о его голом теле, прижимавшемся ко мне, кровь прилила к паху. Вся моя суть рванулась навстречу тому, кто был для меня больше кого-либо другого на свете. Усилием воли я удержал себя на стуле.
Секс, как и любовь, – это то, что можно использовать как во благо, так и в погибель, - произнес Дамблдор задумчиво, словно и не для меня говорил, а для себя. – Дурные люди во все времена использовали его для подчинения. Даже во времена самых первых волшебных школ в Древней Греции*, когда однополая любовь считалась естественной, а каждый мальчик-волшебник проходил инициацию со взрослым волшебником-учителем, многие из учеников затем, по выходе во взрослую жизнь, оказывались в униженном положении. Но, несмотря на все предрассудки, секс – это также то, что позволяет магу познать свою истинную природу, Северус. Чем свободнее твое тело, тем свободнее твоя магия. Чем больше ты стыдишься себя и своих желаний, тем хуже твоей магии внутри тебя. Мне нет нужды приводить тебе в пример тех, кто, подавляя свои желания, пытается освободить магию другими путями. Но эти пути ведут лишь к тому, что умерщвляет душу.
Я пытался понять его, я чувствовал, что в его словах было что-то, что я искал. Может быть, ответ на вопрос, почему я вообще пришел к Альбусу. Но смысл его речи был для меня темным лесом. Одно я знал теперь – я должен это почувствовать, должен проверить сам. И это мое знание не имело ничего общего с желаниями тела, но что-то – с той естественностью, с которой я лежал в объятиях Альбуса несколько дней назад. Как в классе перед началом урока, когда все предметы находятся на своих местах.
Я сделал еще глоток вина, и… мы оба встали. Как будто мое знание создавало связь между нами. Альбус кивнул мне, сделал шаг и взял меня за руку - я с готовностью протянул ее ему. Без слов он повел меня в спальню, которая находилась в дальнем конце гостиной. Я смутно осознавал, что вокруг все заполнено золотым и алым, но видел лишь высокую фигуру Дамблдора. Он был без мантии, в простой серой робе, на шее – толстая цепь гоблинского серебра, на пальцах – серебряные тяжелые перстни.
В прошлый раз я так и не увидел его обнаженным, он обнимал меня со спины. На этот раз он начал раздеваться сразу же, аккуратно складывая драгоценности на комод. Под робой у него ничего не было, кроме маленьких белых носков. Альбус повернулся ко мне, и у меня перехватило дыхание от красоты его тела. Он не был старым. Я знал, что волшебники его уровня могут очень долго поддерживать состояние молодости, но то, что я увидел, лишило меня дара речи. Не зная истинный возраст Альбуса, я бы дал ему лет пятьдесят пять, не больше. Его мускулы не были особо развиты. Но гладкое белое худощавое тело словно светилось изнутри, напитанное магией. Даже обнаженный, Альбус казался воплощением силы и достоинства. Мне хотелось целовать каждый дюйм его тела, поклоняться ему. А в первую очередь взять в руки его крепкий длинный член с ярко-красной головкой и слизнуть прозрачную каплю с его кончика. Рот наполнился слюной.
Однако Альбус усадил меня на кровать, опустился передо мной на колени и стал расстегивать мой сюртук.
– Девять пуговиц – это слишком много, Северус, - шутливо сказал он.
Почему-то я знал, что не стоит пользоваться заклинаниями. Я не помогал ему, откинув голову назад и выгнувшись всем телом, вбирая в себя каждое случайное прикосновение Альбуса сквозь одежду. Тело отзывалось, и я прислушивался к нему, стараясь запомнить то, что оно говорит мне. Избавив меня от рубашки, Альбус провел ладонями по моей спине, по бокам, вызвав волны мурашек, побежавших по рукам и ногам. Я привстал, чтобы он мог стянуть с меня брюки и остался в одних трусах и носках.